Сцены из нашего прошлого

И вот при таких вводных господин Благоев уже третий месяц никак не мог кончить дело. По какой-то непонятной причине он вдруг решил, что оно не так просто, как всем кажется, что крестьяне убили по принуждению, и принудил их не кто иной, как господин Чайковский, то есть сама жертва! «Дважды два четыре, это есть факт, и факт непреложный, – объяснял Благоев, – но точно ли в нашем случае имеем два и два? А может у нас тут один и пять?» Это было слишком даже для либерала и человеколюбца, коим слыл в государственных кругах Александр Александрович Благоев. Обвинять потерпевшего, что он виноват в собственной пагубе, верх цинизма!

То было еще полбеды. Выяснилось, что господину Благоеву удалось заразить своими математическими идеями некоторых сослуживцев, которые тоже начали колебаться и высказываться за то, что крестьяне, быть может, защищались от господина Чайковского и его сына, напавших на них между прочим с пистолетом и поленьями, а душегубство совершилось случайно. Ну, тут уже другие, кто сохранял ясность ума и понимал, к чему подобные мнения могут привести, сообщили обо всех этих безобразиях вышестоящему начальству в лице губернатора Рылеева, в надежде, что возмутительным речам будет положен конец. В противном случае утверждали шептуны, если оставить это так, без внимания, в народе приключится брожение, от которого общественные устои могут быть расшатаны. А еще говорили: вы же не хотите, чтобы у нас было как во Франции, намекая на казнь слабохарактерного Людовика XVI, уступившего либералам и принявшего конституцию. Никита Иванович как во Франции ни за что не хотел, поэтому пообещал решить вопрос, не откладывая в долгий ящик, и вызвал Александра Александровича к себе на ковер, то есть во дворец. «В связи с делом Чайковских», – значилось в записке, которую привез ему прямо на службу генерал-губернаторский курьер.

Вызов был получен неделю назад, и все это время Благоев пребывал в возбужденном состоянии. Он знал приблизительно в каких словах и выражениях будет сделано внушение и пытался придумать, что бы такое ответить, чтобы выглядеть достойно, не отступая от своих принципов, и одновременно не скатываясь в бессмысленные и от того жалкие оправдания. Больше всего он боялся, что губернатор поставит ультиматум, и, хотя вероятность ультиматума была ничтожна – такое в высших эшелонах власти было не принято и считалось mauvais ton (фр. моветон – дурной тон), подчиненные без настояний должны знать, чего от них требует начальство – однако, исключать подобного не стоило.

Одиннадцатого октября господин Благоев, проведя почти бессонную ночь, проснулся рано и вышел к завтраку, еще до того, как успели накрыть стол. Невзирая на сердцебиение и боль в позвоночнике, мучивших его уже полгода и усиливавшихся от кофе и долгого сидения за письменным столом, он велел подать кофе, самый крепкий какой только можно. Он пил вторую чашку, когда слуга доложил, что пришла просительница.

– Кто такая? – осведомился господин Благоев.

– Коллежская асессорша, Чайковская Вера Ивановна, – отвечал слуга, почтительно, на один вершок склоняя голову.

У Благоева вырвался хриплый вздох раздражения, но он быстро овладел собой.

– Проси в кабинет, – произнес он как можно более сухо.

– Слушаю-с.

Вера Ивановна попыталась поцеловать его руку, протянутую для приветствия, но Александр Александрович успел отдернуть ее и, чтобы у Чайковской не было больше соблазна, заложил руку за спину. Они уже встречали ранее, когда вдова давала свидетельские показания о том, как трое крестьян убивали на ее глазах мужа и сына. В тот момент она с двумя дочерьми – у Чайковских всего было пятеро детей – находилась в кухне господского дома на мызе Сыренецкой и видела все через окно, о чем и показала следователю.

– Чем обязан? – спросил Александр Александрович, оставаясь стоять и не предлагая вдове сесть.

– Батюшка, Александр Александрович, просьба у меня к вам…

– Какая?

– Да та же самая, что и давеча, – Чайковская всхлипнула, – милости прошу для себя и для крестьян моих Ельесовых и Евдокима Аксенова, не губи, батюшка, не дай по миру с сумой пойти.

Это был не первый визит Веры Ивановны к Благоеву. Сразу по завершению следствия, в первых числах августа, когда троих обвиняемых посадили под замок в Ямбургскую тюрьму, а дело передали в губернский суд, вдова пришла к господину Благоеву и сообщила, что за мужнину и сыновью смерть мстить не желает, потому что, по ее словам, месть не богоугодное дело, и супруг ее, Алексей Ильич, она уверена, не стал бы людишек своих в управу сажать, а сам бы их довольно наказал, по-свойски и дело с концом.

– Сейчас вы, батюшка, упечете крестьян моих в каторгу, а у меня от этого дела в имении придут в расстройство, имущество и дом продадут за долги, и пойду я с детушками по миру скитаться, – так госпожа Чайковская объяснила свое нежелание отдавать мужниных убийц под суд.