Стыд

— Ты говорить и думать в состоянии? — спросил старик, когда они приехали домой и пили чай на кухне. Лузгина заметно била дрожь (не застудился ли? — совсем не время). Ухватив кружку двумя руками, он кивнул и сказал, что вполне.

— Тогда послушай. — Старик был без очков и неприятно щурился. — Как я понял, с работой у тебя ничего не вышло. Или вышло, вот и праздновал?

— Не вышло.

— Надо полагать… А почему?

— Хорошие места все заняты. На побегушках репортером— не хочу.

— Ну да, ведь ты же мэтр…

— Зачем же так, Иван Степаныч.

— А ты как думал? — Тесть посмотрел на кухонную дверь. — Ты как думал? Взрослый мужик, за пятьдесят, и ни семьи, ни детей, ни работы… Ты вообще зачем жил, ты чего добивался? Вот этого?

— Я ничего не добивался, — сказал Лузгин. — Я вам не молоток.

— Язык-то придержи и не кривляйся. Мне ведь глубоко плевать…

— Да знаю…

— Нет, не знаешь! — Что-то дрогнуло в голосе тестя. — Не знаешь, каково отцу тридцать лет, тридцать лет подряд видеть, как дочь его мучается!..

— Ничего вы не видели. — Лузгин достал сигареты и закурил. — Чего вы вообще про нас знаете? Вы к нам ни разу в гости не пришли. А ведь в Тюмень вы прилетали часто, я это знаю, вы человек заметный, Иван Степанович. Так что оставим эту тему. Пожалуйста.

— Да наплевать мне!

— Вот и хорошо. У вас пепельница есть?

— Нет.

Лузгин подошел к раковине, пустил воду, сунул под струю на четверть выкуренную сигарету и бросил ее в мусорное ведро в шкафчике под раковиной. Дверца стукнула, Лузгина замутило.

— Больше здесь не кури.

— Извините.

— Сахару побольше положи. Это помогает.

— Спасибо.

— Что ты за человек, Володя…

— Какой уж есть…

— Вот именно…

Держись, сказал себе Лузгин. Что мог знать этот холодный старик о его жизни с Тамарой — только плач по телефону, и то в жилетку маме, отец был вечно занят. Тамара никогда не звонила родителям, чтобы сообщить о хорошем — такой уж у нее характер, или сглазить боялась, суеверной была до нелепости. Лузгин, напротив, был хвастун — нет, не хвастун, просто любил делиться радостью с другими, а радости все-таки случались, и не так уж редко, и не только постель или большие покупки. Рыбалка на Туре, жена пугалась червяков и рыб; поездка на автобусе в Курган к лузгинским родственникам, голова жены на его онемевшем плече; первый вечер на новой квартире, гулкой и пустой, еще без лампочек, при свечке и бутылке «Рислинга»; дни рождения друзей; Лузгин за письменным столом, жена поет на кухне — не в ноты и мешает, отвлекая; грибы на буграх и Тамарина фигура против солнца; привычка морщить нос — любая радость делала лицо жены щемяще некрасивым, и вечное смешное «Не смотри…»; и собака, что под старость наловчилась прилично храпеть — «Ну совсем как ты, Володя, только тише…». И в том, что кончилось, никто не виноват, а просто сели батарейки.

— Ты слушаешь? — спросил старик.

— Конечно…

Старик рассказывал ему про юбилей. Летом будущего года исполнялось пол-века, как в здешнем районе открыли нефть. Лузгин немножко знал эту историю: самоуправство молодых, гнев начальства, приказ о снятии, фонтан с дебитом в сотни тонн, звезды Героев соцтруда — обычный ход событий тех давних лет на нефтяном Клондайке. А нынче старика избрали председателем оргкомитета: он не хотел, друзья заставили. В плане юбилейных мероприятий не последним пунктом был обозначен выпуск книги — большой, с картинками, в красивом переплете.

— Берешься? — предложил старик. — Могу устроить.

— Что, нет желающих?

— Борзописцев тут хватает, дело хлебное. У меня в кабинете целая полка заставлена.

— Тогда зачем еще?

— Положено. «Лукойл» раньше нас отпраздновал — альбомом убить можно. Ну, вот и мы, чтоб, значит, все как у людей. Ты книжки писал раньше?

— Не писал.

— Ничего, настрижешь понемногу оттуда-отсюда, лирики добавишь, освежишь…

— С чужих тарелок я не доедаю, — сказал Лузгин.

— Берешься, значит. — Тесть встал из-за стола, поводил плечами, на миг зажмурившись от боли. — И прошу тебя, не пей… Неужели так трудно?

— Не знаю, не пробовал.

Старик остановился у двери.

— В моих глазах ты полное дерьмо. — Тесть едва сдерживался. — Но ты муж моей дочери. И купи себе новую шапку. Ты понял?

— Так деньги кончились! — с улыбкой сообщил Лузгин.

— Я дам, — сказал старик и вышел.

— Иван Степанович!

Дверь приоткрылась снова, тесть смотрел на Лузгина в сердитом недоумении: мол, что еще?

— Почему у вас кабинет рядом с входной дверью? Это несолидно.

— Это удобно, — произнес старик. — Спокойной ночи.

— Да уж.