Стыд

— Тогда зачем явился? Сиди, я не закончил… В Тюмень тебе возвращаться не надо — ни смысла нет, ни повода. Вот деньги, — тесть достал из брючного кармана перетянутую крест-накрест широкими бумажными лентами пачку, — пойдешь с Тамарой и оденешься прилично. Руками не маши, не мальчик, должен понимать… Жить будешь у меня, потом придумаем… Я найду тебе работу.

— Работу? — Лузгин похмыкал через нос. — Колотить ковры, за водкой бегать?

— Не забыл, — сказал старик. — Ладно, сам попробуй. Даю тебе два дня. Не устроишься — скажешь. Я в этом городе еще могу кое-чего. Побреешься моим станком, сегодня же купишь себе. Курить будешь на лестнице или в нижнем туалете, мы им не пользуемся. А вообще — бросай, гнилое дело. Пьешь, как вижу?

— Пью, — сказал Лузгин. — И даже ем.

— Не паясничай. И деньги со стола убери, сейчас Нина придет. И вообще, тут это… — тесть брезгливо потряс пальцами у бутылок, — наведи порядок. Посторонних в дом водить не будешь.

— Хозяин — барин.

— Не груби.

Лузгин очень хотел рассердиться на вредного старика, но у него никак не получалось. Тесть всю жизнь был таким, всю жизнь командовал людьми — по должностям и просто по характеру.

— Я смотрю, вы с Лыткиным по-прежнему в друзьях, — полу-вопросом сменил тему Лузгин. — Он не обиделся, что вы его уволили?

— Обиделся. Лет десять не ходил. Гадости про меня рассказывал.

— Вот как? А что же нынче?

— Нынче пенсия всех уравняла. Завидовать вроде как нечему.

— Нечему? — Лузгин обвел глазами кухню. — У Лыткина такая же квартира? И акций столько же?

— Не такая и не столько. — Старик отпил из своей кружки. — А ты, я вижу, повзрослел, огрызаться научился. Стариков вон с лестницы спускаешь. Партиза-ан…

— Я был неправ и извинился.

— Ив самом деле, повзрослел, приятно видеть. (Ну да, решил Лузгин, а как же…). А Фима, между прочим, сам мне свои акции продал.

— И вы купили.

— Да, купил. А что?

— Да ничего. Это я так… о равенстве друзей.

— Я же сказал: не груби. А насчет равенства… Знаешь, что нас с Фимой помирило?

— Нет, не знаю.

— Да то, что мы сегодня — оба — никому на хрен не нужны.

— Иван! — сказала теща в коридоре. — Ну что за выражения? Ты выпил сбор?..

Была совсем зима, с обычным для Севера переменчивым шквалистым ветром, бившим в лицо, куда ни повернись. Лузгин наотрез отказался надевать стариковскую куртку на меху и ежился теперь в своем пуховике и лыжной шапочке, топчась на перекрестке в ожидании жены. Элитная многоэтажка тестя нависала справа, за рядом панельных «хрущоб». Лузгин представил, как старик сейчас глядит на него презрительно с барской высоты. Лузгин был выбрит, пуховик почищен тещей, но резиновые сапоги с грязно-белыми отворотами вкладышей выдавали прохожим залетного бомжа, и взгляды у них были нехорошие. Проехала цветная милицейская машина, развернулась в конце улицы и стала приближаться. Лузгин встряхнулся и деловым шагом направился в ближайший магазин.

Он уже забыл, что так бывает: неон и пластик, хром и никель, неспешные люди у богатых прилавков, огромные холодильники со стеклянными дверцами, забитые ледяными, даже на взгляд, бутылками и банками, — кого они могли прельстить в такой мороз? В глубине супермаркета светилась вывеска «Бистро», белели скатерти; Лузгин сглотнул, в ушах хрустнуло. Давление растет, диагностировал он, шагая на кофейный запах.

Пачка стариковских денег лежала во внутреннем кармане пуховика. Лузгин не решился доставать ее на людях, ковырял в кармане пальцами, разрывая ленту, и со стороны, наверное, казалось, что у него под курткой сильно чешется. Он зацепил-таки ногтями крайние в пачке бумажки и вытащил наружу; на бумажках красовались единицы с тремя соседними нулями. Однако, щедр старик, а вот жены побаивается; да любая жена за сто тысяч мужу плешь проест, сие есть медицинский факт. Лузгин попросил чашку кофе со сливками, большой клин шарлотки и две пачки «Кэмела». Сигареты и сдачу он рассовал по боковым карманам. За соседним столиком прилично одетые мужчины пили водку под минеральную воду. Лузгин махнул рукой и заказал. Лыжная шапка на белой скатерти смотрелась вызывающе, и Лузгин хотел было убрать ее в карман, но когда за стопку коньяка с него срубили «штуку» с хвостиком, оставил на столе как месть проклятым буржуинам. Шарлотка ему тоже не понравилась.

Лузгин прикурил на улице у прохожего, потому что в зажигалке кончился газ и он в сердцах зашвырнул ее в снег у обочины, и тут же вспомнил, что это зажигалка водителя Саши, — осталась на столе, когда тот с пистолетом повел на крыльцо Николая, — и долго пинал снег и разгребал его, но не нашел и обругал себя обидными словами. А ведь клялся, подлец, что не забудет вовек. Как Саша тогда сказал? «Не будем хату пачкать…». И Ломакин на переправе под Тобольском… Ну да, в двенадцать на вокзале, как договорились.

— Опять сутулишься, — произнесла жена.

— Привет, — сказал Лузгин.

— Папа дал денег?

Лузгин кивнул.

— Иди за мной, пожалуйста.