–
–
–
–
Я помогала чинить сети, но как сплести всю сеть целиком, я не знаю. К тому же на одном месте мы никогда не остаемся достаточно долго, чтобы я могла сесть и попробовать.
Мы решаем, что это не так уж важно, и плывем дальше. И дальше. Мы не знаем, куда нам плыть, но мы всё плывем и плывем, так быстро, как только можем. Иногда по вечерам мы настолько устаем, что находим какую-нибудь пещеру на дне и просто лежим рядом. Однажды я спрашиваю его, зачем он таскает на себе этот панцирь, сквозь который никак не пробиться, но он меня не понимает или делает вид, что не понимает, или просто уже слишком темно, чтобы разговаривать, а на следующее утро мне не хочется снова заводить этот разговор. Если уж он меня не хочет, это его личное дело. В конце концов, он в этом не одинок. Я к этому привыкла, и, похоже, очень хорошо, что я к этому привыкла. Можно спасаться бегством вместе, даже если между вами пропасть. Никаких проблем. И это в любом случае лучше, чем быть совсем одной.
Он то и дело снова заводит песню о том, что мне следует просто вернуться на сушу и оставить его тут скитаться в одиночестве. Я на это отвечаю, что не хочу. Тогда он смотрит на меня странным взглядом и говорит:
–
Однажды я замечаю, что он старается подобраться поближе к берегу, но у него ничего не получается. Направление нашего движения определяется взрывами, звуки которых доносятся до нас: прочь отсюда, как можно дальше. Но проблема в том, что эти взрывы, похоже, происходят повсюду. Повсюду мы слышим шум подводных лодок, грохот и другие звуки, говорящие об опасности. Мы убегаем от одной атаки, чтобы тут же оказаться вблизи другой.
План Высокого-Лба удался: концерны объявили войну всем субмаринам и, похоже, охотятся за ними по всему Тихому океану. Ну, предположим, что это некоторое преувеличение, океан намного больше той его части, по которой мы перемещаемся. Но в любом случае на восточном шельфе Австралии сейчас никто не может быть в безопасности, равно как и в окрестностях ближайших к нему островов. Это катастрофа. И я чувствую, что в ней есть и моя вина.
Я не знаю, сколько дней мы так скитаемся. Знаю только, что постепенно мы перестаем разговаривать. Целый день мы плывем, пригибаемся, когда Маленькое-Пятнышко выныривает за воздухом, молча едим то, что удается найти, и вечером в изнеможении засыпаем, чаще всего голодными.
И вот однажды, посреди дня, я вдруг остаюсь одна. Сначала я не могу в это поверить. Что случилось? Где они оба, и Шесть-Пальцев, и Маленькое-Пятнышко? Они ведь только что были здесь! Я отлучилась буквально на минутку, вернулась с охапкой тонких, безвкусных и не особо питательных водорослей, которые растут даже здесь, где не растет больше ничего… И вдруг я одна. Почему? Что случилось?
Я оглядываюсь по сторонам, но всюду вижу только бесконечную синеву, в которой ничего не движется, не шевелится, не видно ни единой рыбки. И очень тихо. Слишком тихо. Неужели Шесть-Пальцев сбежал и бросил меня на произвол судьбы? Или же с ним и его китом что-то случилось? Волноваться мне следует или сердиться? Даже этого я не знаю.
Я плыву ниже, выпускаю из рук водоросли и присматриваюсь внимательнее. В одном направлении – мне кажется, это восток – синева бледнее, потому что в воде медленно оседает взбаламученный песок. Значит, кит уплыл в ту сторону, причем уплыл очень быстро. Знать бы еще, почему он уплыл. Ясно одно: догнать этих двоих я никак не смогу.
Я закрываю глаза и позволяю воде устремиться внутрь грудной клетки, создаю внутри воздух, пузырь, который тянет меня вверх, и снова открываю глаза. Ничего не изменилось. Лазурная бесконечность, куда ни глянь. И я по-прежнему одна. Тогда я собираю внутри себя воздух и кричу со всей мочи.
И жду.
Звук разносится далеко, это верно, но будет ли этого достаточно, чтобы достичь ушей того, кому он предназначен? Я знаю, как шумно на спине Маленького-Пятнышка, когда он несется на полной скорости: слышно только шум бурлящей вокруг воды и больше ничего.