Субмарина меняет курс

«Мне без малого семьдесят лет, я давно уже усталый старик… мне бы сейчас сидеть у жаркого уютного камина в нашем семейном гнездышке, сладко подремывать под теплым пледом и потягивать виски… или тот замечательный армянский коньяк, что присылает мне дядюшка Джо… – на минуту-другую для сэра Уинстона исчезли все звуки вокруг и перед глазами мелькнула зеленая лужайка перед дворцом герцогов Мальборо, залитая июльским солнцем, и маленький мальчик в белом костюмчике, степенно прогуливающийся по дорожкам огромного парка под присмотром няни. – Какой очаровательный бутуз… Сколько же мне тогда было? Года четыре, может пять… Моя милая, добрая няня! Моя миссис Элизабет. Как же ее полностью-то звали… Да, Элизабет Энн Эверест – единственная женщина на свете, которая любила меня по-настоящему… Отец пропадал в своем поганом парламенте, мать была слишком увлечена светской жизнью, а до меня никому и никогда не было никакого дела! Впрочем, для английских семей это вполне обычное явление – там никогда не баловали детей излишней заботой и любовью, всякое сюсюканье считалось неприличным! Бедные ребятишки: чуть подрос – сразу в закрытую школу, для девочек – пансион. Воспитание и порядки похлеще, чем в армейской казарме! “Настоящий джентльмен – это жесткость, ум, сдержанность и спортивный характер!” Папенька отдал меня в Сент-Джордж, где меня пороли чуть ли не каждый божий день! Моя милая миссис Энн пришла в ужас, когда навестила меня в том гадюшнике – черт возьми, я был весь синий от побоев! Тогда она настояла, чтобы меня перевели в школу сестер Томсон, в которой я был самым неуспешным учеником, ха-ха… Зато потом, через несколько лет, в Хэрроу, я здорово “поумнел” и даже стал… кажется, в 92-м году, чемпионом заведения по фехтованию… Да, я был строен, силен и ловок! М-да, давненько это все… Солнце, лужайка, милая миссис Элизабет, которую я иногда дразнил “тетка Килиманджаро”… Дурак, я тогда и выговорить все это толком еще не мог… Черт побери, надо бы выпить за здоровье моей милой, доброй нянюшки! Хотя, какое “здоровье” – за упокой, конечно… Господи, упокой ее святую душу! Какое сердце!.. Да что там все бормочет этот дурак Дадли?! Как же вы мне все надоели, безмозглые бездари и тупицы… Мне семьдесят, а все держится только на моих плечах! Что вы все без меня?! Ничто! Плюнуть бы на все да к камину под плед… Не могу. Как же я страну оставлю в такое время? На кого?! Нет, мы еще покурим, мы еще хлебнем шотландского с дымком… Боже, храни меня, короля и мою милую Британию… Британия превыше всего!..»

– Достаточно, Дадли, – я понял вас… – Черчилль шумно выдохнул и, сосредоточенно посапывая, принялся колдовать над новой сигарой. – А теперь я хочу услышать соображения нашей разведки… Что, кроме пустой болтовни, мы можем сделать?

– Сэр, не все так плохо и безнадежно, – несколько загадочно начал разведчик. – У нас есть реальный шанс заполучить в свои руки и субмарину, и груз…

14

Штурмбаннфюрер Кремер раздраженно захлопнул уже порядком осточертевшую книгу о похождениях «славных викингов», бросил томик на маленький столик рядом с койкой, покосился на соседний пустой «матросский гамак» – Хейтц в последнее время предпочитал околачиваться в капитанской рубке «Сен-Току», привычно забросил руки за голову и невидящим взглядом уставился в низкий потолок…

Валька Седых отчетливо помнил, как однажды в мрачноватом коридоре их детского дома для детей-сирот комсостава РККА его окликнула директриса, затем взяла сухими жесткими пальцами за подбородок, повернула Валькину голову вправо-влево и с усмешкой покачала головой: «Ну надо же, как похож…» Пальцы директрисы, неизменно облаченной в заношенную гимнастерку с чуть потускневшим орденом Красного Знамени, остро пахли табаком, и Валька так и не смог понять, на кого же он так «похож», пока не встретился в ее кабинете с немногословным седоватым мужчиной в подобной же гимнастерке с накладными карманами – разве что «рубаха-френч» незнакомца была поновее, да в петлицах рубиново поблескивали две «шпалы»…

– Та-ак… Валентин Седых, четырнадцатого года рождения… мать умерла при родах, отец… отец погиб в Туркестане в двадцать пятом, на границе, в стычке с прорвавшейся из-за кордона бандой басмачей… С двадцать пятого и по сей день – спец. детдом… Отличник… почти, комсомолец, характеризуется положительно… Ну что, Валентин Матвеевич, все верно? Я нигде не наврал? – Мужчина смотрел вполне доброжелательно, но была в его взгляде какая-то не очень приятная… цепкость. – Валентином-то в честь мамы отец назвал?

– Так… точно, товарищ…

– Можешь называть меня Петром Сергеевичем. Кем стать-то собираешься, боец? Небось летчиком? Я тут смотрю, с вышки прыгаешь, кроссы бегаешь! «Ворошиловский стрелок» опять же…

– Я на границу пойду служить.