Суд праведный

Со стороны Новониколаевска ходко двигался санный поезд. На передних санях, широко расставив ноги, размахивая вожжами, в распахнутом тулупе стоял Никишка Зыков. Фыркая толстыми заиндевевшими губами, гнедой мерин косил глазом на седока, на привязанную к задку саней гладкую кобылу, тащившую другие сани. В четвертых полулежал на охапке сена Лёшка, в шестых — Стёпка. Замыкал обоз работник Зыкова, сорокалетний угрюмый мужик Демид Колотыгин, бежавший рядом с санями, к которым был прикреплен еще один.

Заметив Петра, Никишка с силой хлестнул вожжами, а Лёшка, привстав, задиристо крикнул:

— Отскочь, лапотон! Зыковы едут!

Пётр молча осадил свою лошадь, проводил Зыковых взглядом, сплюнул в снег.

Когда он подъехал к воротам своего дома, из калитки как раз выходил Ёлкин. Завидев парня, радостно воскликнул:

— А вот и Петруха! Здорово!

— Здорово, дядя Терентий, — не очень приветливо ответил Пётр.

Ёлкин словно и не заметил неприветливости, разулыбался:

— Чё такой смурной?

— Радоваться нечему, — пробурчал Пётр, открывая ворота. — Зыковых сейчас встретил. Подались куды-то. Не знаешь, куды?

Терентий втянул подбородок:

— Откель же мне знать?

— Так ты приятель вроде как ихний…

— Я-я-я? — чуть не подавился Ёлкин.

— А то нет? — хмуро переспросил Пётр.

Будто не слыша, Ёлкин подошел к лошади и ласково потрепал ее по замерзшей и полной льдинок гриве. Повернулся к Петру:

— Слышь, Петруха, я тут маненько схотел вам помочь, чёб Анисиму какое снисхождение вышло… Танюхе сотнягу оставил, на пристяжного, значица, чёб защита по суду вышла.

Пётр глянул исподлобья:

— Не надо нам твоих денег!

— Да ты, паря, не куражси, я ж от сердца, — приложил к груди руки Ёлкин. — Надо же Анисима выручать. Али не болит душа за папаньку?

— Болит, — отрезал Пётр и тут же осуждающе проговорил: — Ты лучше, дядь Терентий, скажи, о чем ты с Зыковыми той ночью толковал?

Ёлкин разинул рот, но тут же спохватился:

— Какой ночью? Ты чё, паря, ты чё?

— Кады Кунгурова убили.

— Кады Кунгурова убили? — протяжно повторил Терентий, лихорадочно соображая, откуда бы Петру знать о ночном разговоре, а Пётр смотрел на дергающийся кадык Ёлкина, на испуганные глаза под шевелящимися бровками, и становилось ему досадно, горько, противно.

— А-а-а! — облегченно вздохнул Терентий, найдя выход из положения. — Энто кады они меня к стенке приперли?

Пётр кивнул:

— Обещал ты им чё-то…

— Ничё не обещал, — вытаращился Ёлкин. — Дело как вышло-то? В запале мимо них пробегал, выпимши был, вот и ругнул их нехорошим словом. А они возьми да осерчай. Вот и приперлись. Сам знаешь, им слова не скажи. Да и я виноват, распустил язык…

Пётр недоверчиво посмотрел на него. Терентий истово перекрестился:

— Ей-богу! Как на духу говорю!

— Твое дело, дядь Терентий, тебе видней, — бросил Пётр, отвернулся и потянул лошадь во двор.

Ёлкин поёжился. Потом все-таки, переборов себя, заглянул в калитку, окрикнул:

— Петрух, ты энто не тяни. Завтра и езжай с пристяжным договариваться.

Увидев брата, входящего в сени, Татьяна обрадовалась:

— Ой, Петь… Есть еще добрые люди на свете!

— Это Кощей-то добрый? — зло проговорил Пётр.

— Он же нам денег дал, — растерянно сказала сразу поникшая Татьяна.

— Вернуть надо!

— А как же мы отцу поможем? — воскликнула Татьяна, и Пётр увидел, что отнимает у нее последнюю надежду.

Хотел пройти мимо, но сестра так горестно глянула на него, что сердце Петра дрогнуло.

— Ладно… — сказал он. И закончил, отворачиваясь, злясь на самого себя: — Ладно. Завтра утром поеду в Новониколаевск.

5

Высич уже неделю жил у Озиридова, а с документами дело так и не сдвинулось. Бывший граф бродил по просторному дому, читал, благо библиотека у присяжного поверенного оказалась богатая, отъедался, по вечерам спорил с хозяином, а иногда подолгу, приоткрыв штору, смотрел в окно. Только усилием воли Валерий заставлял себя вести такой образ жизни. Но в это утро он вдруг решился. Прошел в прихожую, накинул на плечи снятое с вешалки пальто Озиридова, украшенное воротником, отделанным бархатом черного цвета, решил: сойдет! Пальто, конечно, чуть длинновато, но вряд ли прохожие заподозрят, что оно с чужого плеча.

— Сойдет! — повторил Высич, заглядывая в зеркало, примеряя на голову папаху, тоже взятую с вешалки.

— Ой, куда это вы, Валерий Владимирович? — удивилась, выглядывая из кухни, Клавочка, прислуга Озиридова — розовощекая девица с тугой русой косой, перекинутой через плечо на пышную грудь.

Высич заговорщически подмигнул ей:

— Променад, Клавочка, променад! Воздухом подышать.

— Так барин же не велели вам выходить! — всплеснула Клавочка перепачканными в муке руками.

— Я уже плесенью начал покрываться, — трагическим шепотом посетовал Высич. — Скоро вернусь.

Пётр Белов в это время добрался на санях до городской пристани. Придержав лошадь, спросил у какого-то мужика, как проще попасть на улицу Михайловскую. Мужик озадаченно почесал в затылке и принялся объяснять: длинно и запутанно, но Пётр все-таки понял, что пока ему стоит ехать прямо по Трактовой.