Суданская трагедия любви

– Это великий человек. Он сражался за независимость ещё в армии Анья-нья в 1967 году. Потом в 1983 году командовал в Народной армии освобождения Судана, был главой высшего командования. А в 1996 году стал заместителем Джона Гаранга и проработал с ним до самой его гибели. Гаранг – это тоже, как у вас говорят, легенда. Он родился в бедной крестьянской семье племени Динка. В десять лет потерял родителей. В школе учился, благодаря родственникам. А в семнадцать лет уже был партизаном. Командование партизанским движением направило его учиться в Танзанию. Учился в США и снова в Танзании. Опять партизанил. Стал профессиональным военным и дослужился до полковника. Прошёл курсы повышения квалификации пехотных офицеров в США и там же получил степень магистра сельскохозяйственной экономики и доктора философии.

Фактически он был основателем Южного Судана, как государства. Он говорил: «Наша храбрость основывается на том, что мы сражаемся за правое дело, а этого нет у северного Судана». И это правильно.

Однако он был за то, чтобы Южный Судан оставался автономией, а Салва Киир добивался полной самостоятельности и отделения от Северного Судана. В этом у них были большие разногласия. Но Джон Гаранг в 2005 году разбился на вертолёте в горах, когда возвращался из Кении. Его место вице президента Судана и одновременно главы администрации Южного Судана занял Салва Киир. Ну, а после референдума 2011 года он стал президентом Южного Судана. Хотя что я вам рассказываю? Вы, наверное, всё это слышали от Халимы?

– Не всё и не так подробно, – говорю я.

– Салва добивался независимости Южного Судана, как это делают сейчас у вас на Украине.

Такое неожиданное сравнение событий в Судане с тем, что происходит на Украине, мне кажется странным. Где-то я уже это слышал. Ах, да, Халима говорила об Украине. Но она правильно видела различие в отношениях, а Салва, кажется, ошибается. Тут ему, конечно, нужен умный помощник, каким, я думаю, будет Халима. Но пока мы её ждём, я стараюсь объяснить ситуацию:

– Вы неверно сравниваете Судан с Украиной. Вы, как я понял, тоже принадлежите к народности Динка, как и ваши президенты. У народов юга Судана своя культура, свои обычаи, своя религия, которые отличаются от арабской части Судана, то есть от севера. И это явилось основанием разделения страны на север и юг.

А украинский и русский народы по сути дела являются одним народом. Из сорока пяти миллионов населения Украины почти восемнадцать процентов составляют русские. И это при том, что из семидесяти восьми процентов украинцев около двадцати пяти процентов составляют биэтнические русско-украинцы, то есть те, кто наполовину русские и наполовину украинцы. Это получается около семнадцати миллионов, то есть почти треть населения русские и наполовину русские. Так это в самой Украине. А сколько таких смешанных браков живут в России? Вот почему мы фактически единый народ.

По всей России поют украинские песни, а на Украине поют русские. Во всех фольклорных концертных программах обеих стран популярны украинские и русские танцы. Мы пользуемся украинскими поговорками, а украинцы русскими. Мы неотделимы друг от друга. Миллионы людей, живущие в России, имеют родственников на Украине. Мои родители живут в Киеве, а я живу и работаю в Москве. Так о каком разделении может идти речь? Надо же об этом спросить народ. Хочет ли он после трёхсотлетнего совместного проживания разделяться?

Вот у вас на юге Судана прошёл референдум, и только после этого было принято решение о разделении на два Судана. Так это и правильно. А у нас в Киеве на майдане группа отщепенцев решала вопрос о вхождении Украины в состав Евросоюза. Потому майдан и назвали Евромайданом. А народ спросили об этом на референдуме? В Норвегии по этому же вопросу был референдум, и народ отказался от вхождения в Евросоюз. И Норвегия в него не вошла. Вот как решаются большие вопросы.

Я ведь только что сам вернулся из Киева. Меня чуть не сожгли в машине на этом Евромайдане. Я своими глазами видел этих фашиствующих молодчиков с цепями в руках. У меня до сих пор на грудной клетке гипсовый бандаж от их взрыва.

– Так это у вас повязка на груди? А я смотрю и думаю, что похоже на бронежилет под пальто, – удивляется Салва.

Он рассказывает мне, что знаком с Халимой, так как встречался с нею в Джубе. В Москве она будет работать его помощником, а Рита секретарём.

Но, наконец, объявляют посадку самолёта из Хартума. И вот уже они идут, мои милые женщины. Халима в белой шубке, которую она купила ещё во время учёбы в Москве. Она улыбается и подбегает ко мне, повисает у меня на шее, пряча голову в плечо. Я лицом утопаю в её пышной причёске, машинально протягиваю букет цветов Рите, а сам беру голову Халимы руками, отнимаю от плеча и вижу, что улыбка исчезла с губ, а из голубых глаз потекли слёзы. Целую губы, глаза, нос, лоб, зарываюсь носом в меховой воротник, пытаясь поцеловать шею. Она смеётся и крепко целует в губы.

Мы могли так долго обниматься, но слышим голос Салвы:

– Миссис Халима, нам пора ехать. И здравствуйте.