Любопытно, что в эту новую сторону подталкивал театр и сам же Леонид Андреев. Это он указывал Художественному театру на «Розу и Крест» Блока, как на ценный ему репертуарный материал. «Прочел на днях «Розу и Крест» Блока, – пишет он руководителю театра, – и показалось мне, что эта пьеса могла бы пойти в Художественном театре: есть в ней душа». – «Я снова напоминаю Вам о трагедии Блока «Роза и Крест», о которой писал еще осенью, и всей душою моею заклинаю вас поставить ее вместо Сургучевской – ремесленной драмы». «Трагедия Блока «Роза и Крест» – вещь поистине замечательная, что могу говорить с особенно спокойною уверенностью, не состоя с оным символистом ни в дружбе, ни в свойстве. И если можно было до сих пор, хотя с некоторою натяжкою, обходить Сологуба и Блока и остальных, то теперь, когда в наличности имеется такая вещь, – упорство театра переходит в односторонность и несправедливость». И очень любопытная прибавка: «Ставя ее (трагедию Блока), театр нисколько не отойдет от заветов правды и простоты: лишь в новых и прекрасных формах даст эту правду и простоту». (Письмо Андреева руководителю театра [Станиславскому?] от 20/V—1914 г.).
Может быть, именно от того, что театр, как думал Андреев, «не отошел от заветов правды и простоты», от того, что попробовал сценически воплотить тончайшую и иной художественной структуры поэзию «Розы и Креста» только своими прежними сценическими методами, когда-то давшими ему максимальное торжество, в спектакле Достоевского, – пьеса Блока и не стала спектаклем Художественного Театра. В репертуарном его облике не прибавилась эта прекрасная черта – Александр Блок, хотя театр искреннейше этого хотел. Его сценизм оказался к тому неприспособленным. При первом знакомстве с пьесой, еще до того, как на нее указал театру Леонид Андреев, она Станиславскому не понравилась, как будто не заинтересовала. Во время весенних гастролей театра в Петербурге в 1913 году (приблизительно тогда пьеса была окончена) Блок пригласил к себе Станиславского, прочел ему «Розу и Крест», – вопрос о включении ее в репертуар даже не был поднят. И только в 1915 г. – может быть, и под влиянием приводившихся выше настояний Андреева, об этом зашла речь.
…Первые беседы о «Розе и Кресте» в Художественном театре происходили в середине декабря. Первая беседа с участием А. А. Блока [происходила], как занесено в «Дневник репетиций», ведущийся в театре, – 29 марта 1916 г. Блок присутствовал на этих беседах, предваряющих начало репетиций на сцене, восемь раз. Весною же затем, в марте 1916 г., театр известил об этом Блока и пригласил приехать в
Москву для первой работы по постановке пьесы. Блок тотчас же откликнулся на приглашение, приехал, как будто работа закипала.
Блок уже в апреле, т. е. после первых проб, пишет матери, что «все, за исключением частностей, совершенно верно и все волнуются: хороший признак».
Мама, я так занят, что только теперь собрался написать. Несмотря на то, что к вечеру устаю до неприличия, чувствую себя в своей тарелке. Каждый день в половине второго хожу на репетицию, расходимся в шестом часу. Пока говорю, главным образом, я; читаю пьесу и объясняю. Еще говорит Станиславский, Немирович и Лужский, а остальные делают замечания и задают вопросы. Роли несколько изменены. Качалов захотел играть Бертрана, а Гаэтана будет играть актер, которого я видел Мефистофелем в Гетевском «Фаусте» (у Незлобина) – хороший актер. Графа – вероятно Массалитинов. За Качалова мало боюсь, он делает очень тонкие замечания, немного боюсь за Алису – слишком молодая и тонкая, может быть, переменим (Вишневский справедливо заметил, что для нее нужны «формочки»). Алискан-Берсенев, думаю, будет хороший. У Станиславского какие-то сложные планы постановки, которые будем пробовать… Волнует меня вопрос, по-видимому уже решенный: о Гзовской и Германовой. Гзовская очень хорошо слушает, хочет играть, но она любит Игоря Северянина и боится делать себя смуглой, чтобы сохранить дрожание собственных ресниц. Германову же я вчера смотрел в пьесе Мережковского и стал уже влюбляться по своему обычаю, в антракте столкнулся с ней около уборной, она жалеет, что не играет Изору, сказала: «Говорят, я состарилась». После этого я, разумеется, еще немного больше влюбился в нее. При этом говор у нее для Изоры невозможный (мне, впрочем, нравится), но зато наружность и движения удивительны.
Первоначально режиссером был Немирович-Данченко при ближайшем участии Лужского. Большая часть пьесы была срепетирована, налажена. Затем «Роза и Крест» перешла к Станиславскому. У него был свой план постановки, отличный от первоначального. «У Станиславского какие-то сложные планы постановки, которые будем пробовать», – писал Блок. Спектакль стал делаться заново.