Судьба человека. Поднятая целина (сборник)

– Отличная работа, факт! – холодно сказал Давыдов. – Чем же вы тут занимались? Со стряпухой Куприяновной спектакли ставили?

– Ну, уж это ты напрасно.

– Почему же первая и третья бригады давно закончили вспашку, а вы тянете?

– Давай, Давыдов, вечером соберемся все и поговорим по душам, а сейчас пойдем пахать, – предложил Дубцов.

Это было разумное предложение, и Давыдов, немного поразмыслив, согласился.

– Каких быков мне дадите?

– Паши на моих, – посоветовал Кондрат Майданников. – Мои быки втянутые в работу и собою справные, а две пары молодых бычат у нас сейчас на курорте.

– Как это на курорте? – удивился Давыдов.

Улыбаясь, Дубцов пояснил:

– Слабенькие, ложатся в борозде, ну, мы выпрягли их и пустили на вольный попас возле пруда. Там трава добрая, кормовитая, пущай поправляются, все одно от них никакого толку нету. Они с зимовки вышли захудалые, а тут каждый день работа, они и скисли, не тянут плуг – и все! Пробовали припрягать их по паре к старым быкам – один черт, ничего не получается. Паши на Кондратовых, он правильно советует.

– А сам он что будет делать?

– Я его домой на два дня отпустил. У него баба захворала, слегла, даже бельишка с Ванькой Аржановым не подослала ему и переказывала, чтобы он пришел домой.

– Тогда другое дело. А то я было подумал, что ты и его на курорт куда-нибудь отправляешь. Курортные настроения у вас тут, как я вижу…

Дубцов незаметно для Давыдова подмигнул остальным, и все встали, пошли запрягать быков.

Глава VII

На закате солнца Давыдов выпряг в конце гона быков и разналыгал их. Он сел около борозды на траву, вытер рукавом пиджака пот со лба, дрожащими руками стал сворачивать папироску – и только тогда почувствовал, как сильно устал. У него ныла спина, под коленями бились какие-то живчики, и, словно у старика, тряслись руки.

– Найдем мы с тобою на заре быков? – спросил он у Вари.

Она стояла против него на пахоте. Маленькие ноги ее в растоптанных больших чириках по щиколотку тонули в рыхлой, только что взвернутой плугом земле. Сдвинув с лица серый от пыли платок, она сказала:

– Найдем, они далеко не уходят ночью.

Давыдов закрыл глаза и жадно курил. Он не хотел смотреть на девушку. А она, вся сияя счастливой и усталой улыбкой, тихо сказала:

– Замучил ты и меня и быков. Дюже редко отдыхаешь.

– Я сам замучился до чертиков, – хмуро проговорил Давыдов.

– Надо чаще отдыхать. Дядя Кондрат вроде и отдыхает часто, дает быкам сапнуть, а всегда больше других напахивает. А ты уморился с непривычки…

Она хотела добавить: «милый» – и, испугавшись, крепко сжала губы.

– Это верно, привычки еще не приобрел, – согласился Давыдов.

С трудом он поднялся с земли, с трудом переставляя натруженные ноги, пошел вдоль борозды к стану. Варя шла следом за ним, потом поравнялась и пошла рядом. Давыдов в левой руке нес разорванную, выцветшую матросскую тельняшку. Еще днем, налаживая плуг, он нагнулся, зацепился воротом за чапигу и, рывком выпрямившись, располосовал тельняшку надвое. День был достаточно жаркий, и он мог бы великолепно обойтись без нее, но ему было совершенно невозможно в присутствии девушки идти за плугом до пояса голым. В смущении запахивая полы матросской одежки, он спросил, нет ли у нее какой-нибудь булавки. Она ответила, что, к сожалению, нет. Давыдов уныло глянул в направлении стана. До него было не меньше двух километров. «А все-таки придется идти», – подумал Давыдов и, крякнув от досады, вполголоса чертыхнулся, сказал:

– Вот что, Варюха-горюха, обожди меня тут, я схожу на стан.

– Зачем?

– Сыму это рванье и надену пиджак.

– В пиджаке будет жарко.

– Нет, я все-таки схожу, – упрямо сказал Давыдов.

Черт возьми, не мог же он в самом деле щеголять без рубахи! Недоставало еще того, чтобы эта милая, невинная девочка увидела, что изображено у него на груди и животе. Правда, татуировка на обоих полушариях широкой давыдовской груди скромна и даже немного сентиментальна: рукою флотского художника были искусно изображены два голубя; стоило Давыдову пошевелиться, и голубые голуби на груди у него приходили в движение, а когда он поводил плечами, голуби соприкасались клювами, как бы целуясь. Только и всего. Но на животе… Этот рисунок был предметом давних нравственных страданий Давыдова. В годы Гражданской войны молодой, двадцатилетний матрос Давыдов однажды смертельно напился. В кубрике миноносца ему поднесли еще стакан спирта. Он без сознания лежал на нижней койке, в одних трусах, а два пьяных дружка с соседнего тральщика – мастера татуировки – трудились над Давыдовым, изощряя в непристойности свою разнузданную пьяную фантазию. После этого Давыдов перестал ходить в баню, а на медосмотрах настойчиво требовал, чтобы его осматривали только мужчины-врачи.