Судьба и другие аттракционы (сборник)

Хельгу, казалось, не потрясла смена планеты. Она радовалась, что выбралась наконец с «Возничего», и только. Новые запахи нового мира вызывали у нее чисто исследовательский интерес, да, они были ей приятны, но не более. Она приняла как данность новую почву, новые травы (для нее они, надо думать, разнились с тем, что было в ее мире в несопоставимо большей мере, нежели для нас). И, похоже, она совсем не удивилась отсутствию городов и биороботов.

Сколько мира, света, покоя было в этом пейзаже. Кажется, еще одна прародина, сказала бы Стоя.

К нам шли люди. Их тела и их лица, казалось, взяты с полотен Гогена. Они смотрели на нас с любопытством и радостью.

Они не знали Добра и Зла, они просто были добры. Им не надо было преодолевать раздвоенность своего духа – они были целостны изначально и дух их был светел – уходил в свою глубину, умножал ее, и глубина эта была светла.

Мы рассказали им, кто мы, откуда, зачем мы здесь, в их мире, на их планете. Мы рассказали и все, сами не ожидали… Но мы не могли по-другому с ними.

Они поняли нас? Мы и не думали, что они поймут так уж много. Но у них было то, что поверх понимания, непонимания.

Они жалели нас. Не так как гирэ – те жалели, потому что видели в нас нечто, эти же, потому что… мы так и не поняли, почему они жалеют нас.

Они приняли нашу тоску и «наше страдание». Суть сокрыта от них, но они пытались взять на себя нашу боль. Здесь мы с изумлением видели, что это не есть метафора. Это у них буквально.

Их искусство бралось из самого бытия, минуя подробности жизни, детали и обстоятельства. Казалось, так хотело само бытие – чтоб в своей чистоте, любовь, жизнь, смерть и ничего более.

Их безысходность была светла. При этом знали, что исчезают навсегда и бесследно. То есть их Гармония не держалась на упрощении реальности. Их вопросы о смысле, как мы поняли, оставались по большей части без ответа. Но им было дано то, что превыше, может быть, глубже смысла. Не обольщаясь насчет бытия, да и на собственный, они сознавали условность и промежуточность своего вопрошания – не знаю, но мне показалось так. Целостность брала себя не из легкости и безыскусности – из самой сложности бытия. Марк здесь со мной не соглашался.

– Нет, ну надо же! – возмущается он. – Всё мечтали и мечтали о «чистоте и прозрачности». И вот наконец-то! А мы сразу же хотим усложнить . По-другому никак? – вдруг Марк прекращает ерничать. – Значит, это наша цена?

– Да, мечтали, – говорю я. – И как раз об этом. Формы, подробности здесь не важны. Мечтали, зная, что невозможно. Потому и мечтали. Сама несбыточность была дорога нам. Сладкая грусть, сентиментальность, жалость к себе самим – все было в нашей мечте. Но была и тоска . Не-у-то-ля-е-мая. – И вдруг меня понесло. – Неужели еще одна версия рая? Третья по счету, да? Не слишком ли? Кажется, у этого скопления звезд страсть к тавтологии?