Я проснулся среди ночи. Стоя сидела на постели. В темноте, не включив даже подсветки в своем изголовье. Я понял, что она сидит так уже давно.
– Стоя! Ты что?
Фальшь вопроса. Я знаю, что
она.– Герои Эсхила и Софокла могли хотя бы выколоть себе глаза. А я, – она пытается улыбнуться, – не могу позволить себе такой роскоши.
Я обнимаю ее. Фальшь этого объятия. Она чувствует ее, но не отстраняется, не сбрасывает моей руки.
– Я только недавно поняла, – она начинает после долгой паузы, – что для меня значит Сури. И дело не в его философствовании. Это не для меня. Не те мозги. А то, что я у него понимала – я не была согласна… Что касается той лужайки
… почему бы не преодолеть ее медикаментозно, через «чистку ментала»? Я несколько раз пробовала. Да-да. Не смотри на меня так. Я тебе не говорила, извини. Я должна была тебе рассказать. Я ужасная эгоистка в этом своем… – она замолчала, подбирая слово, но слово так и не подобралось. – Так вот, всякий раз лужайка ко мне возвращалась. Марк бы сказал, что она мне на самом-то деле нужна, пусть я никогда себе не признаюсь. Эта его ограниченность, может, даже самодовольство. А у меня просто-напросто силы нет на лужайку .– Мне кажется, Стоя, дело не в том, что ты не можешь стереть лужайку – ты считаешь себя не вправе
, пусть даже ты это не сознаёшь, не хочешь сознавать.– Но это не совесть, так? Тут что-то другое. Мне кажется, я уже, как та «учительница», пытаюсь научиться… Только она, в отличие от меня, знает, к чему пробивается.