Судьба (книга четвёртая)

В конце концов он выкопал новую яму на пустыре за двором и перетащил в неё сундук. Теперь уже он таился не в кибитке, а в бурьяне — всклокоченный, потный, с дикими побелевшими глазами: нарвись на такого стельная корова — скинет телёнка со страху, словно при виде оголодавшего волка. В Сухане и в самом деле появилось что-то от хищного зверя, даже собственные собаки принюхивались к нему с обострённым интересом. Они, правда, слушались его, когда он свистящим шёпотом науськивал их на всякого, кто имел неосторожность приблизиться к закопанному сокровищу, но на ласку не подходили, ближе чем на три шага подманить их было невозможно.

Ещё раза два Сухан Скупой перепрятывал свой сундук — всё дальше и дальше от дома. Как ни странно, на глаза он не попался никому, не зря, видно, говорят, что безумному сам аллах в руки посох вкладывает. Жена, поглядев первый раз, как он грузит свои узелки на верблюда, суеверно поплевала за ворот: слава аллаху, увозит своё золото, может, человеком вернётся.

Ожидания её не оправдались. В одно прекрасное утро ранние аульчане стали свидетелями необычного явления — Сухан Скупой готовился к переезду: кибитки были разобраны и навьючены на верблюдов, жена, дети и родственники метались, увязывая остатки скарба. Сам Сухан Скупой деловито и немногословно отдавал распоряжения. И не успели люди ещё сообразить что к чему, как нестройный караван двинулся в сторону Каракумов.

— В добрый путь! — послышались запоздалые голоса.

— Не обижайтесь на нас!

— Будьте здоровы!

— Решил переезжать, Сухан-ага? — ни к селу ни к городу осведомился кто-то: и так было видно, что, в гости едучи, кибитку не разбирают.

Сухан Скупой кивнул обшарпанным тельпеком:

— Решили. Предками сказано: «Тронешь огонь погаснет, тронешь соседа — съедет». Мы такими соседями оказались.

Так и уехал Сухан Скупой. Распахнули Каракумы перед ним одни из многих тысяч своих въезжих ворот, и кому ведомо, какие ворота Великой пустыни откроются, если беглец задумает вернуться к людям.

* * *

Не одного Сухана Скупого мучила бессонница. Бекмурад-бай, державшийся на людях спокойно и степенно, частенько лежал по ночам с открытыми глазами, слушал соловьиную переголосицу, смотрел на луну и не раз ловил себя на том, что в самом деле хочется стать на четвереньки и завыть, а потом кидаться и рвать всех — и правого и виноватого, зубами рвать, по-собачьи.

Бекмурад-бай хмурился в темноте, смущённо хмыкал и переводил взгляд на звёзды. Сколько вас там, на небе! Ни один звездочёт не сосчитает. Вы встречаете приходящих на землю, провожаете уходящих с неё, а сами остаётесь вечно и пребываете на тех местах, куда прикрепил вас аллах. Что вам до земли, до тех рабов, которые живут на ней! Пожалуй, число тех, кто видел вас и ушёл, больше, чем вас самих. Недаром гоклен Махтумкули сказал, что мир этот — как караван-сарай, в котором каждый сбрасывает с плеч ношу жизни и уходит прочь.

Так старался думать Бекмурад-бай, а мысли коварно поворачивали в старое русло. Не случайно, мол, появилась пословица: «Бойся зимы, притворяющейся весной». Большевики тоже поначалу мягко стелили, всё у них было легко да хорошо, а только, оказывается, в ихней весне с избытком хватает и метелей, и морозов, и слякоти. Нельзя им верить, ни одному самому правильному слову верить нельзя! То, что сегодня у них мягкое, завтра жёстким становится, а люди, как глупые овцы, бегут за тем козлом, который громче других копытами стучит!»

Залаяли собаки, кинулись на зады байского порядка. Чей-то приглушённый голос невнятно успокаивал взъярившихся псов, и они, один за другим, послушно умолкли. Однако человек, сумевший их утихомирить, не спешил показываться. Бекмурад-бай насторожился и на всякий случай из тайного кармана, пришитого к подкладке одеяла, вынул маленький браунинг.

Ночной пришелец оказался Аманмурадом. Братья сдержанно, будто только вчера расстались, поздоровались, и Бекмурад-бай повёл нежданного гостя в кибитку. Там он, уверенно двигаясь в привычной темноте, зажёг маленькую керосиновую лампу. Держа её в руке пристально несколько мгновений всматривался в лицо Аманмурада

— Как сумел добраться?

— Сумел, — хмуро буркнул Аманмурад.

— Сбежал или отпустили?

— Сбежал.

— А если искать станут?

— Пусть ищут ветра в поле!

Братья помолчали, сидя на кошме друг против друга. Аманмурад погладил ладонью кошму, обвёл взглядом стены кибитки.

— Ковры сам убрал? Или отобрали «товарищи»?

— Сын и Тачсолтан с тобой? — вопросом на вопрос ответил Бекмурад-бай.

— Там остались.

— Что же с ними будет?

— Пошлёшь кого-нибудь — привезут. Они не осуждённые. В их воле ехать, когда и куда захотят сами.

— Плохо, что бросил их одних.

— А ты как поступил бы? — ощерился Аманмурад. — Нельзя их было брать с собой, понимаешь? Нас бы сразу по дороге перехватили. Если поймают, ещё более строгий режим дадут. Могут даже в Казахстан отправить. А там, говорят, ссыльные дохнут, как овны на зимней бескормице.

— А нынешнее твоё место — подходящее?

— Ничего. Рядом с Ташкентом. Хозяин, у которого мы живём, хороший узбекский человек, из мусульман.

— Чека знает, что ты сбежал?