Судьба по-русски

Но Жаров?! Он вызвал во мне чувство преклонения перед ним. Это же надо: весельчак, даже балагур, а как мощно, без преувеличения можно сказать героически прозвучало его слово с трибуны. Вот она, русская душа!..

Концертная деятельность наша поугасла. Трудно сказать: то ли по своей воле Михаил Иванович прекратил забавлять публику, то ли кто-то где-то «посоветовал» не занимать его на эстраде, что очень даже могло быть… В то время могло быть все…

Небольшая деталь: тестя и тещу Жарова арестовали в тот момент, когда они пришли навестить дочь и зятя. Бутылку шампанского, которую они принесли с собой, не успели даже открыть… Жаров сказал тогда Майе: «Выпьем ее, когда они вернутся…» Несмотря ни на что, он верил в это… Наперекор обстоятельствам…

Как-то, что бывало с нами часто, пошли мы с Виталием Дорониным к «Бороде». Так артисты прозвали между собой прославленного шеф-повара ресторана ВГО, находившегося на первом этаже здания Дома актера, что на углу улицы Горького и Пушкинской площади (теперь, после катастрофического пожара, Дом актера перебрался на Арбат). «Борода» был знаменит не только своей пышной седой растительностью на лице, но и тем, что обладал особым секретом готовить капусту. «К Бороде на капусту» — эта фраза была крылатой и призывной для всей актерской братии.

Пропустили мы свои «по сто» и едва успели насладиться сочным овощем, как подсел к нам незнакомый мне человек. Высокий, худой, седеющий, он быстро, по-приятельски перекинулся с Виталием Дмитриевичем незначащими словами и тоже принялся хрустеть капусткой. Я успел отметить для себя: голос незнакомца — красивый бархатный баритон — я где-то уже слышал.

Ресторан был полон. Через столик от нас кто-то из поэтов читал свое стихотворение и каждую строчку отмечал, ударяя кулаком по столу. Рядом громыхал басом оперный артист: «Я беру внизу две ноты… За границей за эти ноты знаешь сколько платят?! А я реву за сколько рэ?» — жаловался он на свою судьбу…

После второй рюмочки и мы чуть размякли. Наш сосед жестом предложил наклониться к нему. Мы потянулись через столик, напряглись, ожидая (во всяком случае, так думал я) услышать пикантный анекдот.

— В шесть утра… — Он вдруг умолк, взглянул на меня, потом вопрошающе на Доронина. Виталий Дмитриевич поспешил представить меня, отрекомендовав своим другом. Сосед закончил фразу: —…Слушайте радио. — И выпил из графинчика остатки водки.

— Не понял, — проговорил Доронин.

— Слушай радио — поймешь.

— Не доверяешь, что ли?

До чертиков заинтригованные, мы ждали, когда наш собеседник осушит рюмашку и расшифрует намек.

— Ну?! — не терпелось Доронину.

— Ребята, вся кутерьма с врачами-убийцами — чистой воды херня!.. — Сосед промокнул белоснежной салфеткой улыбающиеся губы, добавил: — Вот так-то!..

Не сговариваясь, мы рванули к телефону-автомату, но «пятнашки» у нас не оказалось. Бросились к лифту — не работает.

Какая сила подняла нас на шестой этаж, в кабинет директора Дома актера Александра Моисеевича Эскина, нам неведомо…

Эскин, предупредительный, деликатнейший человек, очень любивший актеров, в этот момент закрывал кабинет на ключ — собирался уже уходить. Но увидев нашу необычную возбужденность, понял, что это неспроста, и распахнул дверь. Доронин стал дрожащим пальцем крутить диск аппарата…

— Что случилось? — испуганно спросил Эскин.

— Жарову надо позвонить. Очень важно, — ответил я.

Доронин, прикрывая ладонью трубку, заговорил в нее вполголоса:

— Миша!.. Миша!.. — Он задыхался. Его душили слезы. — Утром слушай радио!.. — Потом через паузу: — Одним словом, то шампанское пригодилось… — Снова через паузу: — В самый раз, Миша! Обнимаем!.. — И опять через паузу: — Женя Матвеев и Александр Моисеевич…

Доронин опустил трубку на рычаг и рухнул в кресло.

Растерянный Эскин тяжело, по-стариковски тоже присел.

— Ах, сука! Каких людей оклеветала! — склоняясь над столом, говорил Доронин.

— О ком речь? Скажите наконец!.. — почти выкрикнул Эскин, вопрошающе посмотрев на меня.

Я ответил:

— О медсестре Тимашук… Дело о врачах-убийцах — ложь!

— При чем здесь Тимашук? Она же мелкая сошка, пешка в чужих играх! — почти простонал Александр Моисеевич и замолчал. В его глазах что-то блеснуло…

Посидели, помолчали, вместе пошмыгали носами… Потом я спросил у Доронина:

— А кто это был, наш сосед по столу?

— Здрасте!.. Ты что? Это же диктор Герцог!

Мог ли я тогда подумать, что спустя четверть века встречусь с ним, милейшим человеком, на съемочной площадке в фильме «Я, Шаповалов Т.П.», где он сыграл роль начальника госпиталя.

Герцог не обманул. Утром, как он ни старался читать текст правительственного сообщения «о деле врачей» беспристрастно, голос его заметно дрожал.

Что-то понесло меня в театр — явился за час до репетиции. Михаил Иванович уже стоял у двери лифта. Коротко обняв меня, он шепнул:

— Постой здесь. Посмотри, как будут сейчас здороваться со мной…

Вскоре из лифта стали выходить коллеги. Не было ни одного человека, который бы не протянул руки Жарову: кто искренне поздравлял с окончанием черных дней для него, кто с наигранной улыбкой чуть ли не кидался в объятия…