Судьба по-русски

Гример заметил, как мое тело в кресле напряглось, напружинилось и весь я приосанился — мне уже хотелось встать, пройтись этаким казаком-молодцем…

— Побей меня Бог, Пугачев такой и был! — восторгаясь своей работой, сказал гример. — Таким и идите на съемку!

Я не удержался, чтобы не поддеть его.

— Вы всем претендентам на эту роль такое говорили? — спросил я, надеясь услышать: «Что вы, что вы! Только вам…»

Гример в ответ рассмеялся, как мальчишка, которого поймали за руку… Конечно же, он испортил мне настроение своим лукавством. Господи, как часто и по любому поводу, вскользь, как бы невзначай, актеру делают больно…

Я пошел по многочисленным мосфильмовским коридорам к павильону, на святое для артистов место — на съемочную площадку, на встречу с режиссером. Шел и думал: вот она, доля актера: всегда, каждый раз надо доказывать право на труд. Сколько бы тебе ни было лет — двадцать или семьдесят… Какими бы ты ни был отмечен наградами, увешан медалями, какими бы званиями — заслуженного или народного — ни украшалось твое имя, ты обязан сегодня, сейчас подтвердить свою состоятельность.

Вот скажет режиссер: «Не то», «Не так», «Не вижу», и… И ты — никто. Сколько унизительного таит в себе актерская профессия, какая зависимость от обстоятельств. То ли дело — композитор, писатель, художник. Если твоя душа переполнилась жаждой творчества — бери бумагу или холст и твори: растворяйся, выявляйся…

Салтыков сидел в кресле, за аппаратом, суров и, как мне показалось, неприступен. Оператор Игорь Черных забегал вокруг меня: то приседал, то на цыпочки вставал, наклонялся то влево, то вправо — выискивал выразительный ракурс.

Художник по костюмам Татьяна Чапаева стояла ни жива ни мертва — ждала разноса шефа: костюм-то для меня переделывался наспех — достался от низкорослых претендентов…

Молчание… противное молчание… Чувствую, что в такой атмосфере не выдержу — взорвусь, наговорю дерзостей. Меня раздражал костюм, случайный, не по моему размеру, вся амуниция, все вещи, за которые я не знаю, как браться… Все — не мое! Из-за этого я не могу представить Пугачева таким, каким вижу, потому что мне неуютно в чуждом мне антураже, в напряженной атмосфере, которая сложилась в киногруппе…

— Алексей Александрович, — начал я как можно сдержаннее, — я живу сейчас только Пугачевым. Все, что было в группе до меня, мне неинтересно. Ваших внутренних проблем между собой я знать не желаю, вникать в ваши интриги не собираюсь. Я настоял на этой пробе для того, чтобы предложить вам свое понимание образа. Свое! Принципиальным считаю — писать образ акварельными красками не годится. Я вижу сочные, жирные, масляные краски. Чувства — неуемные, даже буйные…

— По-театральному, что ли? — спросил режиссер, еще никак не теплея.

— Хороший театр никогда не вредил кинематографу, а вот плохое кино уже подпортило театр, — возразил я, пока не выражая протеста против довольно частых упреков в театральности в моих режиссерских и актерских работах. — Искренность на экране не может быть театральной, — тут я закончил теоретизировать и попросил: — Разумеется, сейчас в пробе я попытаюсь представить лишь эскиз, мое намерение, мои ощущения образа. И только. Будет совпадать с вашим замыслом — берите, нет — до свидания. Обиды не должно быть ни с вашей, ни с моей стороны…

…После пробной съемки Алексей Александрович потеплел: его лицо чуть-чуть засветилось, изредка даже улыбка появлялась, хотя он тщательно пытался ее скрывать.

— Танечка, — обратился он к художнице, которую до сего момента «в упор не видел». — Срочно надо шить костюмы по росту Евгения Семеновича. — И ко мне: — Доволен собой?

— Нет, — без рисовки ответил я: сам понимал, что кое-где явно переигрывал, пережимал.

— А я — да, — сказал Салтыков просто. — Емелька, правда, пока еще сам по себе, а ты сам по себе. Сближайтесь…

Готовясь к роли Емельяна Пугачева, я отпустил за два месяца приличную бороду, потому что играть с приклеенной бородой значило наполовину сковать себя: и речь будет как неживая, и рукой лишний раз до бороды не дотронуться — начнутся бесконечные поправки, если чуть сдвинешь грим…

И так случилось, что с этой моей бородой возникла проблема. В то время надо был доснять эпизод в картине «Фронт за линией фронта», где я исполнил одну из ролей. Этого куска прежде не было в сценарии, поэтому я считал, что моя работа в фильме закончена. Оказалось, что нет…

Фильм «Фронт за линией фронта» был не совсем обычным — не по каким-то там художественным достоинствам — чего не было, того не было, а потому, что автором сценария был не кто иной, как Семен Кузьмич Цвигун, первый заместитель председателя КГБ. Генерал в свободное время увлекался литературным трудом.

Когда решили снимать фильм по очередному его произведению, то обратились ко мне, чтобы я стал постановщиком. Я прочитал сценарий и понял, что это не литература, что это никому не интересно, и стал умолять свое киноначальство сделать все, чтобы меня освободили от этой картины. На мои просьбы Н.Т.Сизов, генеральный директор «Мосфильма», ответил: