Судьба семьи Малу

— Сегодня утром. Я помню, он был очень любезен с судебным исполнителем и даже сам спустился в погреб за бутылкой старого вина, чтобы предложить ему выпить. Он сказал: «Это не в первый раз и, конечно, не в последний…» Помню, он прибавил: «Признайтесь, если бы на свете не было таких людей, как я, вам не на что было бы жить. Выходит, мы лучшие друзья всем судебным исполнителям». Я думаю, он бросал вызов судьбе. Потому-то я и не ожидала того, что произошло.

Она держалась неуверенно, тихонько плакала.

— Мне даже не дают посмотреть на него под тем предлогом, что для меня это слишком страшно… Что теперь будет, господин комиссар? У меня никого нет, кроме детей. И нет ничего своего. Все опечатано. Нет даже сантима на похороны.

Комиссар повернулся к Эдгару, а тот сказал ему вполголоса:

— Я зайду к вам. Нам нужно поговорить. Разве оба они не были государственными чиновниками?

— Я еще не знаю, каким образом все устроится, сударыня. Сейчас мне просто необходимо составить протокол. Поверьте, мне неудобно, что я должен.., должен…

Наконец-то! Хоть с этим покончено. Он уходил, пятясь, бросив понимающий взгляд на Эдгара.

Остались только члены семьи. Марта, невестка, сказала:

— Маме обязательно нужно поесть. Я займусь этим вместе с Жозефом… А где кухарка?

— Жюли вчера ушла от нас.

— Мы посмотрим с Жозефом.

Эжен Малу лежал в комнате с опечатанными шкафами, совсем один, под простыней, закрывавшей его обезображенное лицо.

— Я хотел бы знать, мама…

— Сядь. Я не люблю разговаривать, когда собеседник ходит взад и вперед.

— Я хотел бы знать, страховой полис…

— Твой отец продал его в прошлом месяце, так что на это нам нечего рассчитывать.

Ален потихоньку вышел. Никто не обращал на него внимания. Мать с Эдгаром сидели в креслах у камина. Г-жа Малу снова закурила.

Ален пересек коридор и вошел в комнату, где его охватил холод, потому что уже три дня, как кончился уголь и центральное отопление в доме не работало.

Он не пытался взглянуть на отца. Сел на низенький стул возле кровати, скрестив руки на коленях, и сидел неподвижно, ни на что не глядя, даже на простыню, под которой обрисовывалось тело покойника.

Прошло довольно много времени, прежде чем он услышал звонок, потом шаги. Но это принадлежало к другому миру, и он не обратил внимания на шум. Еще один женский голос, голос его сестры. Ему это было безразлично. Он не думал о том, что она только что приехала поездом и теперь ей рассказывают о происшедшем.

В пустой квартире кто-то позвал:

— Ален! Ален!

Дверь в его комнату отворилась и снова закрылась. Он услышал голос невестки:

— Его там нет.

Чтобы его не стали искать там, где он был, он встал, выпрямился, худой, высокий, секунду постоял неподвижно в ногах кровати отца. Губы его шевелились, как будто он тихонько произносил какие-то слова, потом он открыл дверь и крикнул:

— Иду.

Обед был подан в столовой, и в те минуты, когда все замолкали, слышно было, как на маленькой площади журчит фонтан.

Глава 2

— Ален… Ален…

Ему казалось, что он только что погрузился в сон, все-таки, не открывая глаз, он чувствовал, что уже наступил день. Он знал также, что за окнами льет проливной дождь, потому что как раз под окнами его комнаты стоял цинковый бак, по которому барабанили упругие капли.

— Почему ты улегся спать одетым?

Нужно было быстрее прийти в себя, вернуться к действительности. Это была сестра. Корина села на его кровать, и, открыв глаза, он с досадой увидел, — впрочем, он этого ожидал, — что она сидит, скрестив ноги, в расстегнутом халате. Неужели она не может понять, что он всегда стеснялся видеть ее полуголой. Это у нее какая-то навязчивая идея. Она была начисто лишена стыдливости. По утрам Корина иногда выходила из ванной в чем мать родила и при нем надевала чулки, высоко поднимая ноги, сначала одну, потом другую, а он не знал, куда девать глаза.

Корина была красива. Все говорили, что она красива, мужчины бегали за ней. Она была пышнотелая, с упругой гладкой кожей. Эдакая пышечка! Сплошные выпуклости и округлости. Это была настоящая самка, а Алену хотелось бы иметь такую сестру, как у иных его товарищей по коллежу, скромную девушку, которую невозможно даже представить себе голой.

От нее и пахло самкой. Сейчас он чувствовал ее запах, потому что она только что встала с постели. Она спала в шелковой рубашке, очень коротенькой, смятой и поднимавшейся на золотистом животе. Корина и не думала запахнуть халат.

— Жозеф ушел от нас, — объявила она.

— Знаю.

Он тут же понял, что допустил промах: лучше было бы смолчать.

— Откуда ты знаешь? Он что, предупредил тебя?

Он знал это, потому что, собственно говоря, не спал всю ночь.

Прежде всего, он лег одетым, не сняв даже галстук, только потому, что боялся. Он не мог бы точно сказать, чего боялся. Оставшись один в своей комнате, он не способен был раздеться, а может быть, ему было стыдно. Разве его мертвый отец не лежал почти рядом, совсем один, один в темноте?