Судьба вампира

Его пальцы впились в простыню и сжали ее с такой силой, что когти вошли глубоко в ладонь. На белой ткани выступили капли крови.

Она всегда была за него. Горой стояла даже тогда, когда знала, что он виновен в смертях невинных людей. Она поставила его жизнь и свободу превыше своих убеждений, превыше своей веры. Ах, если бы он все это не начал… она могла бы жить.

Нет, она не должна стать такой же. Это было бы самым худшим наказанием для них обоих. Достаточно уже того, что он совершил одну роковую ошибку.

Как бы вычеркнуть из памяти тот день, когда всему было затмение, пронзительная сила мокрых глаз вампира?

Но так как не знать об этом было невозможно, невозможно об этом было и забыть.

Неожиданно она пошевелилась. Закашлялась, голова ее задергалась, она стала просыпаться. Люций помнил, что первые признаки пробуждения сопровождает пустота, беспросветный мрак которой вселяет ужас. Немного позже она рассеивается и превращается в новый мир.

Пес радостно завилял хвостом и стал лизать ноги хозяйки. Казалось, в своей отчаянной радости он совсем забыл, как недавно шарахался от появления в доме нечистой силы.

Камелия открыла глаза.

Мгновение ее взгляд бесцельно блуждал, а потом он застыл на его лице. Склонившись над ней, Люций спросил.

— Кто, родная? Кто это был?

Прежде чем первое слово сорвалось с ее уст, он успел почувствовать леденящий холод, исходящий от ее губ. И проклясть весь вампирский род.

— Он называл себя Даниэлем, ангелом мести, — тихий стон вышел из нее одновременно с тяжелым придыханием.

— Ангелом мести? За что же он мстит?

— За брата. Его брата кто-то убил…

Холодная ладонь легла на холодное плечо.

— …Пожалуйста, мне больно, так больно…

По щекам его текли горячие слезы. Каждый новый вздох давался труднее предыдущего. Что там говорил Венегор про отсутствие чувств у вампиров?

— Рука… твоя рука… ты ранен, Люций… — наконец, она узнала его, но в глазах ее еще царило непонимание, хотя характерный вампирский блеск поэт в них уже уловил.

Он посмотрел на перевязанную кисть.

— Это ерунда, просто царапина.

— Я не хочу, чтобы ты испытывал боль, кровь течет, — она сжала пальцами марлевую повязку, красная капелька просочилась наружу и упала на пол.

— Не хочу твоей боли…

— Боли нет, — поспешил он ее успокоить. — Боли нет, — он задыхался от горя и бессилия. И проклинал судьбу, в которой не было возможности повернуть время вспять.

Ах, если бы он смог вымолить у бога прощение… Он бы вернулся назад в тот роковой день и ни за что бы не подставил шею…

Рука его потянулась к клинку, что висел в кожаном чехле на поясе сбоку.

— Теперь я всегда буду с тобой, — глотая слезы, поэт думал о том, что самым ужасным преступлением, совершенным им, будет оставить ей жизнь в таком обличье.

— Даниэль… — голос ее с каждым словом приобретал былую силу. И Люций понимал, что ему необходимо спешить — Он пришел из Ариголы, города отвесных скал и дремучих лесов… — Они жили там.

Поэт опустил голову.

Месть вампира была ужасной. Он не рассчитывал, что все зайдет так далеко.

— Сначала я увидела птицу… Серая сова притаилась в ветвях молодой яблони… Мне стало интересно, почему она не спит днем. И я смотрела на нее…

Я не впускала его, я только наблюдала за совой сквозь приоткрытое окно.

Люций обернулся и увидел, что ставни в спальне распахнуты настежь, одна из них почти сорвана с петель. Картина произошедшего мгновенно предстала перед глазами поэта.

Серая птица влетает в окно, мощными крыльями распахивая ставни. Превратившись в человека, вампир нападает на Камелию. Подчинив ее себе, он кусает ее в шею и покидает дом, сломав дверь.

Образ Даниэля нарисовался полностью — от абриса лица до контуров тела. Все с совершенной правдой жизни.

Он был так похож на брата. Но то, что в них обоих было не от мира сего, в Даниэле превратилось в настоящую магию потустороннего. Совершенство первородного зла, вершины которого были еще не изведаны, но тайны уже обнажены, как склоны Аригольских гор весной.

— Потом появился этот человек. Он был высоким, его взгляд очаровывал. Но в то же время вызывал беспричинный страх. Я вся дрожала перед ним, — пока она говорила ему про Даниэля, Люций гладил ее шею. Он расстегнул верхние пуговицы на ее платье… Другая его рука покрепче сжала кинжал.

— Да, расстегни, Люций, мне жарко… — она облизнула пересохшие губы. — Очень жарко…

Поэт не удивился такой реакции сестры на внутренний жар, хотя ее тело источало настоящий холод. Он прекрасно помнил, как с ним творилось нечто подобное, когда он сам возвращался в этот мир в облике вампира.

Необычное явление, непохожее на ежеутренний побег из сна. Первый зрячий взгляд, как наваждение. За наваждением — благоговейная тревога и чувство радости. Безмерной, нечестивой.

— Ты плачешь… почему ты плачешь?

Он почувствовал, как его губы медленно высыхают, а язык прилипает к твердому небу. От волнения рука его, поглаживающая ее шею, задрожала. И она уловила эту дрожь, лелеющую его пальцы. Взгляд ее устремился вниз, к расстегнутому вырезу… Она увидела его руку с ножом…