Судебные речи

Минеев в одной только бухте Роджерс оставил около 25 моржовых туш. Семенчуку нужно было только хранить это мясо, чтобы, имея его запас, улучшать и дальше благосостояние острова: но он не только не пополнил эти запасы, он не сумел даже сберечь оставленного ему мяса, и большая часть этого мяса была смыта, а частично съедена собаками. Тов. Ушаков говорит, что все запасенное мясо, оставленное Семенчуку Минеевым, пропало. Конечно, это — вредительство, конечно, это — развал!..

Я спросил т. Ушакова, какое количество песцов заготовил Семенчук, а он ответил: «Точно не знаю, но все это были единичные экземпляры, потому что основная часть эскимосов-охотников погибла от голода, а остальные охотники болели».

Семенчук пытался в своем полуторачасовом объяснении все это поколебать и опровергнуть. Он заявил, что на 98 % свидетели говорят неправду, и только лишь на 2 % свидетели говорят правду. 98 % свидетельских показаний — ложь… Неубедительный аргумент!

Семенчук пытался опорочить характеристику его управления островом Врангеля, его хозяйничанья, которую мы получили здесь от свидетелей. Но позвольте сослаться на письмо Таяна. Вот человеческий документ, который пришел к нам в суд с острова Врангеля, будучи составлен еще 21 августа 1935 г., т. е. в то время, когда и речи не было о том, что мы будем сегодня, 22 мая 1936 г., судить Семенчука. Это письмо так ярко и глубоко проникнуто большим человеческим горем этих маленьких северных людей, истерзанных Семенчуком! Вот что пишет г. Таян:

«Болел очиня сельно хорошо, что доктора были хороший» — это он говорит про тех самых докторов, которых травил Семенчук, а потом одного из которых — доктора Вульфсона — убил руками одного из своих «адъютантов», Старцева.

«Если бы не было докторов я бы умер, а мой сын Володка умер, жалием его, он уже начал говорить по-русски здоровался докторами когда я лежал. Инкали сама пешком ходила за дровами на кошку на себя тащила нарту потому что говорять Семенчук дров не давал. Насчет других охотников чем оне болели я не знаю почему мало поймали песцов оне говорят потому, что работы много было и проболели все охотники заболевали также умерло охотников умерли Тагею Етуй Новок Таграй (новый приезжий) Синоми (жена Старцева) Кивуткак (жена Анакак) эти охотники умерли после гибели доктора он сам замерж оне уехали в Лоссом с Степкой Бурга их застала по дороги друг другу подерали и он погоб так я слышал от Степки еще оден русски Биолок. Сам застрелился то я не знаю почему он застрелился по тому что я только начал ходит немного. Я пролежат 4 — мц даже был без памяти говорит простудился на севери, была большой город семя Пиакуля ели собак и кожи лахтачи у меня собаки подохли и воче мало осталось по тому что мало было корма, у меня мясо не убрали с косы та собаки обглатали мясо. Насчет продуктов нам выдавали по одной банке на м-ц мясных на человика охотникам сахару спирва по 2 кгр а потом по 1 кгр, рису 0,25 на человика. Компот тоже и крупы охотникам выдавали спирва в кредит и 6 м-ца потум только под пушнину».

Вот как хозяйничал Семенчук. Охотнику — одна банка консервов на месяц, а семья, а жена, а дети, а старики?

Хорошо, что сравнительно скоро на смену Семенчука прилетел Жердев, — прибавили продуктов.

И бедный Таян пишет: «Он охотникам дал поддержку и он помуг охотникам дажи мы хотели его оставит» (начальником зимовки).

Они хотели оставить Жердева своим начальником; они считают, что начальник зимовки — это их представитель и им должно принадлежать здесь слово в решении этого вопроса. С сожалением т. Таян вспоминает, что Жердев отказался остаться, потому что был болен, хотел лечиться. Таян кончает письмо новым упреком Семенчуку: «И на счет моржевы охоты; она с Роджрсе совсим было плохо пому что, не зная, нам начальник Семенчук руководствовал даже носовому стрелку нельзя было махат рукой, сказывает направление».

Какая же может быть охота, когда пришел человек, не знающий охоты, и мешает «носовым махать». А моржи славу Семенчуку поют: вот приехал с «большой земли» настоящий морж, всем моржам морж, за ним, как за крепкой каменной стеной. Охота сорвана, носовой не машет, охотник не стреляет, моржи по берегу гоголем ходят.

Семенчук доволен. Все, говорит, в порядке. Но люди начинают голодать; его это мало трогает. Люди начинают умирать, — его это тоже не смущает. Ему говорят товарищи зимовщики: «Обрати внимание, помоги». Он говорит: «Они лодыри, чего им помогать». — «У них, — говорят, — мяса не осталось свежего». Он говорит: «Да им свежего и не нужно, пусть тухлое едят». Вот «политика» Семенчука.

Я понимаю возмущение свидетелей, которые прошли перед судом, говоривших по этому поводу, что это вредительство, антисоветское дело, настоящая контрреволюция.

Тов. Ушаков говорил: