Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

Я сказал Громыко, что Киссинджер наверняка уже лег спать, и мое вторжение в 3 часа ночи было бы просто неуместным. Однако Брежнев поддержал Громыко, отметив, что я могу сослаться на его личную просьбу к нему и что «Генри поймет и поможет». Брежневу явно не хотелось уезжать, не выполнив важное поручение политбюро.

Разумеется, Киссинджер был, мягко говоря, удивлен, когда я заявился к нему домой с такой просьбой. Он сказал, что будить президента в такой час, конечно, не будет. С другой стороны, ему не хотелось и отказать Брежневу, когда тот обращался прямо к нему с личной просьбой. Порассуждав вслух о том, что зерно у них действительно есть для продажи и что президент, судя по всему, дал бы согласие на это, Киссинджер предложил следующий вариант: передать Брежневу в принципе положительный ответ, который, однако, давался в общей форме, то есть не было прямых ссылок на согласие самого президента, но оно вместе с тем как бы подразумевалось.

Киссинджер предупредил меня, что он с самого утра доложит обо всем этом президенту и надеется на его одобрение. Тогда Брежнев, без дополнительных разъяснений, улетает как бы с переданной ему ночью санкцией президента на зерновую сделку. Если же президент не согласится, то Киссинджер сразу же позвонит мне и тогда придется все объяснить Брежневу. Но все обошлось благополучно, и ему ничего не пришлось дополнительно объяснять. Брежнев же был признателен Никсону и Киссинджеру за то, что срочное решение по его запоздалой просьбе было принято, как он думал, глубокой ночью накануне его отъезда из Калифорнии.

Брежнев был доволен и даже горд результатами своего визита. С борта самолета он послал телеграмму Никсону с благодарностью за оказанный радушный прием в США.

Перед отлетом Брежнев великодушно предложил мне оставить в посольстве прямую спутниковую телефонную связь с Москвой, хотя и оговорился, что ее содержание будет стоить дорого. Я поблагодарил его, но, сославшись на дороговизну и необходимость держать в посольстве дополнительный технический персонал для обслуживания такой связи, отклонил это предложение, заявив, что посольство располагает бесперебойной телеграфной связью с Москвой.

Действительная же причина моего отказа была иная. Этот телефон спутниковой связи был установлен в посольстве за неделю до приезда Брежнева. И вся эта неделя была для меня практически бессонной. И Брежнев, и Громыко, и другие руководители хотели лично опробовать эту новую тогда для них связь с Вашингтоном и звонили мне по каждому поводу и без повода («какая погода в Вашингтоне?») – при этом они не очень думали, что из-за 8-часовой разницы во времени между обеими столицами их звонки, как правило, приходились на глубокую ночь в американской столице. Так что я возненавидел этот телефон и не хотел, чтобы он оставался у меня дальше. Брежнев же оценил мой отказ как заботу об экономии государственных средств.

Визит Брежнева ознаменовал собой успешное развитие того активного политического, дипломатического и межгосударственного сотрудничества, которое началось после первого визита Никсона в Москву в 1972 году. Личные отношения руководителей обеих стран заметно укреплялись. Казалось, что наступает новый период в отношениях между СССР и США. К сожалению, он был недолговечен, как и надежды советского руководства на необратимость разрядки.

После вашингтонского саммита все же остались фактически нерешенными проблемы торгово-экономических отношений между обеими странами, так как эти вопросы, включая предоставление СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле, тесно увязывались в конгрессе с решением проблемы свободной эмиграции из СССР. Об этом Никсон подробно говорил Брежневу. Президент обещал со своей стороны оказать содействие в решении этого вопроса, но ясно дал понять, что решающее слово тут остается за конгрессом. Уотергейт начинал все сильнее подрывать его собственные позиции. 29 июня Киссинджер позвонил мне из Сан-Клементе и сообщил, что специальный помощник президента по экономическим вопросам передаст мне предложенную Белым домом формулировку, которая предусматривает смягчение поправки сенатора Джексона к законопроекту о предоставлении СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле. Текст, предложенный Белым домом, улучшал поправку Джексона, но он все же был неприемлем для Москвы, где всю эту шумиху вокруг вопроса об эмиграции из СССР рассматривали как надуманное и «недопустимое вмешательство» во внутренние дела страны. Этот вопрос оставался источником постоянного раздражения в отношениях между двумя странами, хотя предпринимались взаимные попытки на правительственном уровне как-то его приглушить.

В начале июля я сообщил Киссинджеру, по поручению Брежнева (который обещал Никсону сделать это), некоторые не публиковавшиеся ранее цифры об эмиграции из СССР. Расчет был на то, что эти данные могут как-то ослабить оппозицию еврейского лобби в конгрессе.