В этой связи, продолжал он, я позволю себе дать один личный совет Москве: не очень «выпячивать» тему о встрече на высшем уровне в дальнейшем публичном или негласном диалоге с Рейганом. Эта идея – по времени – скорее всего, претворится в жизнь в отношениях с европейскими лидерами, а не с Рейганом. Поясняя свою мысль, Никсон сказал, что Рейган разговаривал с ним по телефону сразу же после выступления Брежнева. К удивлению Никсона «кто-то уже успел внушить Рейгану мысль о том, что это предложение явилось результатом «решительной линии», занятой публично Рейганом в отношении СССР». Кроме того, Рейган думает, что, говоря о саммите, советский руководитель рассчитывает «переиграть» его на такой встрече, используя свой большой опыт, тем более что Рейган пока не разобрался во всех деталях.
Я, продолжал Никсон, постарался переубедить Рейгана, ссылаясь на свой опыт трех встреч на высшем уровне. Однако я не уверен, смог ли переубедить Рейгана в отношении оценок действий советского руководства. Он вроде по-прежнему убежден, под влиянием своего окружения, в успехе своего курса.
Несколько дней спустя я имел неофициальный разговор с Уайнбергером на обеде у Кендалла в связи с 60-летием последнего.
Я поинтересовался его мнением насчет предложений, высказанных Брежневым на съезде, а также в личном письме Рейгану. Уайнбергер ответил, что они изучаются. Однако если говорить откровенно и сугубо неофициально, добавил он, то он сам не предвидит быстрого улучшения отношений между нашими странами при администрации Рейгана.
На вопрос, почему он пришел к такому выводу, Уайнбергер немного помялся, а затем выпалил: «Москва считает, что она может обращаться с Рейганом, как с Картером, а Рейган намерен доказать обратное».
Я попросил уточнить, кто внушил Рейгану подобную экстравагантную мысль об оценках Москвы и на чем она, собственно, основывается.
Объяснения Уайнбергера носили сумбурный характер. Вначале он повторил избитый «тезис», будто СССР «испытывает» сейчас Рейгана, как он «испытывал» в свое время Картера (но на мой уточняющий вопрос он ничего не мог сказать конкретного). Затем попытался представить дело так, что советское руководство, убедив Картера пойти на встречу на высшем уровне, смогло «переиграть» его на этой встрече, заключив для себя более выгодный договор об ОСВ-2. Рейган не захочет, чтобы над ним «смеялись так же, как смеялись затем над Картером и его наивностью».
Я сказал Уайнбергеру, что его рассуждения не выдерживают критики. Взять, например, договор об ОСВ-2. Тут никто никого «не переиграл». Он отвечает интересам обеих стран. «Назовите мне ваши конкретные претензии к договору», – попросил я Уайнбергера. Он ответил, что еще не смог детально изучить договор и что этим занимается сейчас администрация.
Я заметил, что создается странная ситуация, когда договор заранее объявляется администрацией Рейгана «недостаточным или неудовлетворительным», а уж затем проводится его изучение с одной целью – «доказать его неприемлемость».
В целом надо сказать, что Уайнбергер произвел на меня удручающее впечатление своим примитивизмом и некомпетентностью в вопросах советско-американских отношений, что, впрочем, являлось тогда характерной особенностью администрации Рейгана.
24 марта я обедал с Хейгом. Он подробно расспрашивал о работе съезда КПСС, затем остановился на предложениях, содержавшихся в письме Брежнева Рейгану.
По словам госсекретаря, администрация США «в принципе» – за диалог с СССР на разных уровнях. Он надеется на встречу с Громыко по крайней мере на сессии Генассамблеи ООН (то есть через полгода!). Для встречи на высшем уровне надо еще «немало поработать», прежде чем вопрос примет более конкретные очертания.
Хейга заинтересовала идея возможного обсуждения вопросов, связанных с Афганистаном, в увязке с вопросами безопасности Персидского залива. Но конкретно он ничего не предложил.
Относительно расширения мер доверия Хейг признал, что «он никак не ожидал, что мы пойдем на такие меры вплоть до Урала». Об этом он сказал и Рейгану. Вместе с тем он высказал фактическую неготовность США что-либо предпринять нам навстречу в отношении зон доверия «за пределами европейских берегов». Касаясь переговоров об ограничении стратегических вооружений, Хейг лишь заметил, что это предложение для них неприемлемо, поскольку оно означало бы «сохранение советского преимущества». США должны размещать свои ракеты в Европе. Он, по существу, уклонился от обсуждения проблемы Ближнего Востока, сославшись на то, что в этом районе сейчас переплелось «слишком много чувствительных и противоречивых элементов».
Из беседы явствовало также (он особенно и не скрывал этого), что вокруг Рейгана идет борьба не столько по существу политического курса, сколько вообще за влияние на президента. Хейг был недоволен тем, что в вопросы ведения внешней политики США пытаются вмешиваться «дилетанты из окружения президента».