Сумерки богов

Но Халла выпрямилась во весь свой незначительный рост, смахнув непослушные серебряные локоны с упрямого лица, и продолжила:

Сколль громко воет на игрушку Двалина.Оковы разорвутся, и волк вырвется на свободу;Тёмнорылый пожиратель скакуна, несущего свет.И в объятиях Венерна земля расколется на части.Из великих глубин, из вод поднимается курган

Каменный зал Арана, где обитаетОтродье Ёрмунганда, Злостного Врага,И гремят его жуткие кости, и предвещают конец.

– Я сказал, закрой свой вонючий рот!

Два шага, и Гримнир оказался на расстоянии вытянутой руки от Халлы и замахнулся. Он ударил её по щеке тыльной стороной своего узловатого кулака. Любой человек, пошатываясь, шагнул бы назад, зажимая сломанную челюсть… или шею. Но Халла, произошедшая из чресел Ярнвидьи, королевы троллей древнего Мирквида, легендарного темного леса, гордо приняла удар. Её прищуренные глаза налились мутным огнём, когда она повернула голову и выплюнула почерневший осколок зуба.

– Ты знаешь последнюю строфу, сын Балегира, – сказала она, вытирая рот тыльной стороной руки. – Что там?

– Фо!

 – прорычал Гримнир и отвернулся. Но затем добавил тусклым, как сломанная дудка, голосом:

Волк сразится с Волчицей в тени Ворона;Век топора и век меча, когда День перейдёт в Ночь.И сыновья Имира будут плясать, когда ГьяллархорнОзнаменует гибель народа Пригвождённого Бога.

Халла кивнула.

– Ты здесь, – тихо сказала она, – потому что веришь в пророчество.

– Верю? Да, я знаю, что там есть капля правды, ведьма, – ответил Гримнир. – Но также знаю, что правда не так проста, как эти проклятые висы! Думаешь, я решил жить среди этих свиней и быть защитником деревни недоумков, потому что какой-то скальд сочинил пророчество из обрывков истории? Ха! Ты совсем выжила из ума, карга! – Затем Гримнир ткнул пальцем в открытую дверь. – А теперь хватит болтать. Мне нужно поймать одну птичку.

– Оставь её, – сказала Халла. – Она – Дагаз, глупец. Она День, что следует после Ночи…

– Глупец, да? – Обернулся к ней Гримнир. – Дай-ка я скажу то, что способна понять даже изъеденная червями каша в твоей черепушке. Твоё драгоценное пророчество? Может, оно и правдиво, но это не значит, что оно созреет и даст плоды! Всё зависит не только от старой песенки.

– А от чего?

Глаз Гримнира сверкнул старинной ненавистью.

– От клятв, – прошипел он. – Клятв на крови и костях. Во имя Хитреца, Отца Локи, и ледобородого Имира, владыки великанов. Клятв мести, сплетённых задолго до того, как одна навозная свинья пробормотала о том, что годы складываются девять на девять на девять. Грядут мрачные дни, ведьма. И с ними придёт правосудие и расплата… Правосудие для Радболга, моего сородича, и для Скрикьи, что дала мне жизнь. А расплата ждёт этого скользкого угря, на которого ты возлагаешь надежды, этого так называемого Злобного дракона!

Лицо Халлы превратилось в маску гнева.

– Ты предашь свой же народ? И встанешь с отребьем Пригвождённого Бога?

– Мой народ? Ага! Где была ты и другое отродье троллей Мирквида, когда твой драгоценный дракон напал на Оркхауг, а? После того как Балегир пал при Маг Туиред? – Гримнир сплюнул, вспоминая катастрофическую битву в далёкой Ирландии, где погиб его отец, сражаясь с вестальфарами, западными эльфами Эриу. – А, точно, я вспомнил: вы прятались в пещерах со своими зельями и снадобьями! Я верен своему народу, карга, хоть и остался последним. А что до псалмопевцов и их Пригвождённого Бога, эти скоты прямо как черви! Убьёшь одного, появится ещё пять! – издевательски фыркнул он. – Они точно останутся, и ни одно пророчество этого не изменит. Так что привыкай.

Халла отвернулась, не сводя глаз с руны, зажатой в скрюченных пальцах.

– Посмотрим. Пророчество правдиво. Хоть с клятвами, хоть без, оно может переделать мир.

Гримнир ненадолго уставился на неё с непроницаемым выражением лица, а потом склонил голову и сплюнул. Раздувая ноздри, он вылетел из дома, чтобы выследить улетевшую птичку.

– Не тронь её, скрелинг! – закричала Халла ему вслед. – Ты меня слышишь? Она – часть пророчества!

Диса досчитала до двадцати, потом до тридцати; когда счёт доходил уже до пятидесяти, она решила встать. Холодная сырость земли просочилась через ткань её туники; это вкупе с болезненным параличом, что пришёл вслед за паникой, заставило её почувствовать себя слабой и пустой, как скованный льдом тростник.