Сумрачные дни рассвета

Зачтутся как ангела лесть.

В руках подаянья гора,

Она и тепла и светла.

На благо его я отдал,

Крестовый поход я собрал.

Вера моя уж поверь,

Сильнее неверных, теперь

Я должен нести ее всем,

Не веришь? Отныне ты тлен.

Бог мой сильней и умней,

Он и добрей и светлей.

А твой лже господь

Уж поверь, просто придумка детей.

Я выращу паству себе,

Рассказом о добром добре,

О том, что он требует вновь,

Чтоб вера ширилась, не взирая на кровь.

34. «Рукой смятенной…»

Рукой смятенной,

Я заслоню твой образ темный.

Тогда зажжется неопалимый,

Венец желанья неумолимый.

В надежде райского вина,

В стенаньях вечного огня,

Мне явится во снах она,

Моя прекрасная весна.

Не уходи, побудь со мной,

Не покидай мой дивный сон.

Где лед огней моих очей,

Порушил тайны всех свечей.

Где повесть я пишу о ней,

И не нарушит мир цепей.

Оковы ряс и дым речей,

Моих задумок и идей.

Я был бы счастлив с ней всегда,

Вдвоем подняться в облака.

Держа ее рукой смятенной,

С мечтою жить не опаленной.

35. «В полу мраке свечи тают…»

В полу мраке свечи тают,

Ты стоишь в дали одна.

По груди твоей стекают,

Капли красного вина.

От вины пьянящий выстрел,

Пронизывает в сердце страх,

Ты готова на убийство,

Лезвия широкий взмах.

На лице ее улыбка,

На щеке застыла кровь.

Ты опять ее убила.

Свою юную любовь.

Звуки  лезвия навеки

Отпечатались в тебе.

И какие ж тут утехи,

Когда мысли в голове,

Остаются неизменно,

Вновь блуждать в кромешной тьме.

И от ярости безумной,

Ты хватаешь пистолет.

Прозвучал единый выстрел,

Больше этих мыслей нет.

Больше нет единой жажды,

Той что бурей рождена.

Больше нет ни чувств, ни страсти,

Голова теперь пуста.

И единою наградой,

Будет вскрытие теперь.

Ласковый и острый скальпель,

Вновь откроет к сердцу дверь.

36. «Непокаянный»

В холмах я  далече   от дома,

Нашел стариннейший журнал.

В котором был написан  говор,

Того, кто с жизнью больше не играл.

Он исповедался в конце,

Не испытавши огорченья.

И я прочту его слова,

С обрывков ветхого листа.

«При свете свечки одинокой,

В тиши прохладной,  в глуши убогой,

Под тенью мрачных  идеалов,

Мелькает черный силуэт.

Он изваяньями окутал

Мой мир зубами растерзал.

На этом он мне храм построил,

В котором меня же закопал.

В хромых моих ногах  нет  силы,

И разум мой давно не свеж.

Уже протухла вся одежда,

А ты мой мир,  на завтрак ешь.

Тебе не стоит здесь скрываться,

Ты осушил сосуд до дна,

И на часах моих исходят

Те дни, когда жила  душа.

В стенах моих погасла свечка,

Лишь крик,  пронзительный звучит

И ногти разрывают в щепки

Все то, что мир от нас таит.

Я вижу мрак, я вижу пламя,

Я чувствую,  в себе огонь.

Но снова силы покидают

Мой старый, одинокий дом.

Раскаты грома не стихают,

Дождь каплет на мое чело.

И снова,  мысли засыпают

Вскрывая тайны существо.

Я ненавидел  с детства радость,

Я презирал, людей и свет!

За то, что все  такая гадость,

Что вызывает рвотный смех.

Мне трудно вспомнить,  все что было,

Мне трудно ненависть скрывать!

К тому, кого боготворили,

И к тем, кого готов распять.

Я рос, с годами стало хуже

Понять, что правда, а что лож.

Где  истина повсюду лужи,

И в них стекает чья-то кровь.

В лет семь,  хотел быть камнем,

Чтоб боль свою не ощущать.

А в девятнадцать быть солдатом,

Чтобы за боль свою воздать.

В меня вонзали  иглы  колко,

Отверткой разрывали плоть.

И это все лежит в основе

Общение,  где есть лишь сброд.

Но после множества стенаний

Решил я человеком стать,

А чтоб понять,  как это сделать

Стал мир я в корне познавать,

И как-то раз уже под вечер,

Нашел я утверждение одно,

Чтоб стать кем хочешь, вкуси частицу ты его.

Я долго думал и мечтал.

Планировал, людей искал.

Вот первая моя обновка,

Была завернута в обертку.

В ярко розовых туфлях,

Она пошла одна, не ах.

Был план и было ярое стремленье,

Пронзился крик и я для успокоенья

Вел ей волшебный препарат,

Который я нашел в составе трав.

В роскошно бледном преломленье,

Ночного света от луны.

Она лежала в усмиренье,

Духи ее полны весны.

Но вот уже погасли зори,

Теперь, я в домике своем.

В нем тихо, мрачно и просторно,

В нем двое,  я и ужин мой.

На пиджаке моем частицы.

Кровавый след на полотне.

Они разлились словно птицы,

В небесно-яркой синеве.

Я подношу к столу поднос,

С глаз вытирая слезы.

Сажусь на белую тафту,

Расчесывая волос  капну и поправляю розы,

Я разрезаю нежно мясо,

Кладу ее тихонько в рот,

И ощущаю снова пламя,

И трепет обуял до ног.

Но вот теперь настало время

Приправу главную подать,

Теперь я разрезаю тело

Чтобы его с сосудов медленно достать,

Порез блистает  красной краской,

Сверкает лезвие ножа,

Из раны капает на мясо

Теперь частица, ты моя!

Я вспоминаю, это день доселе,

Когда я человеком стал,

А не будучи, под наблюденьем

Простой невольный маргинал.

Вот исповедь пришла к исходу!

Исходу духа моего,

И я готов постичь природу,

Огня в котле моем в аду!

Но раз котел стоит там славный,

Меня в нем будут запекать,

И есть меня там будет главный,

Чтоб тоже человеком стать.»

Здесь обрываются страницы,

Лишь на обложке есть строка!

18.. А. Д. …отх.

И тем закончен мой рассказ

О веке мук и жгучих фраз.

37. «Кружится мир, подходит к горлу…»

Кружится мир, подходит к горлу,

Давно прогнившая еда.

Здесь давят головы упорно,