Суп из акульего плавника

Жизнь Лэй Фэна к тому моменту трагически оборвалась — в 1962 году его зашибло падающим телеграфным столбом, однако о герое не забыли. Даже сейчас китайские школьники должны время от времени принимать участие в компаниях «Учимся у Лэй Фэна», хотя в обществе на его фигуру смотрят с определенной долей цинизма. Лэй Фэн не единственный, кого власти выбрали на роль образцового коммуниста. В девяностых годах партия, недовольная моральным состоянием общества, провела специальную кампанию, в ходе которой на весь Китай прогремело имя еще одного молодого солдата Сю Хунгана, которого ударили ножом в живот, когда он пытался защитить в автобусе женщину. (Официальные средства массовой информации красочно описали геройский поступок Сю Хунгана: «Поддерживая болтающиеся внутренности свитером-безрукавкой, он, невзирая на страшную боль, выпрыгнул из окна автобуса, чтобы броситься в погоню за преступниками».) Лэй Фэн далеко не один-одинешенек среди социалистических героев-знаменитостей, однако именно он всегда оставался моим любимцем.

Мемориал Лэй Фэна меня разочаровал. Домик, сложенный из обмазанных глиной кирпичей, в котором он провел детство, окружали бесчисленные выставочные павильоны, набитые скучными образчиками коммунистической пропаганды. Посетителей, кроме меня, было два-три. Детвора из Чанша в тот день, скорее всего, сидела как приклеенная у телевизоров и компьютеров. Теперь у нее были другие примеры для подражания, она обзавелись новыми кумирами типа Дэвида Бэкхэма и Бритни Спирс. У подножия статуи Лэй Фэна, стоявшей у входа в парк, у меня завязался разговор с незнакомцем. Увидев записи в моем блокноте, он почувствовал ко мне симпатию и дал номер телефона, попросив позвонить, если у меня возникнет такое желание. Через два дня, когда меня накрыл особенно сильный приступ одиночества, я набрала цифры, и Ли Жуй пригласил меня на ужин. После трапезы он сообщил, что хочет познакомить меня кое с кем из своих друзей.

Тот вечер стал поворотной точкой в моей одинокой жизни в Хунани. Благодаря Ли Жую я свела дружбу с одной парой — Лю Вэем и Саньсань. Как только мы с Ли Жуем переступили порог их квартиры, я почувствовала себя как дома. Когда мы пришли, их сыночек Сюйчжан играл на полу. Главная комната была отделана резными деревянными панелями и украшена разными древностями.

Супружеская пара предложила нам присесть в чайной комнате, в которой над подношениями из фруктов и дымящимися благовониями возвышалась статуя бодхиставы Гуаньинь, а со стен свисали старинные гобелены. Лю Вэй поставил чайник на огонь и приступил к исполнению изящного, захватывающего дух ритуала под названием гун фу ча

— фуцзяньской чайной церемонии. Саньсань позвала еще друзей — каллиграфа, дизайнера и бизнесмена, занимавшегося коллекционированием антиквариата. Мы засиделись допоздна — пили изумительный чай, лакомились орешками и сластями и говорили на всевозможные темы. Впервые за все время своего пребывания в Чанша я почувствовала себя счастливой.

Лю Вэй и Саньсань познакомили меня с более приятной стороной хунаньской культуры. Они, как и их друзья, в основном являвшиеся художниками, писателями и прочими представителями интеллигенции, испытывали тоску по тому образу жизни, которого придерживались образованные люди в прошлом. Все они были трудолюбивыми и здравомыслящими и при этом обожали собираться по вечерам попить чаю, позаниматься каллиграфией и послушать классическую китайскую музыку. Каким-то удивительным образом в каменных джунглях, в которых они обитали, им удавалось находить или создавать оазисы спокойствия и красоты; в выходные они отправлялись на поиски буддийских монастырей и старых деревень. Они были любопытны и придерживались широких взглядов. Им я могла честно признаться в своих мыслях и чувствах, а не слыть за дипломата, представляющего иностранное государство.

Однажды в лунную ночь мы поехали за город. Неоновые огни и небоскребы, возвышавшиеся в центре Чанша, сменились покрытыми пылью улочками пригородов, а затем — маячившими в темноте холмами и разбросанными то там, то здесь крестьянскими хозяйствами. Оставив машину на поляне, компания двинулась вперед по заросшей тропинке. Окружавшая нас тьма словно бы ожила. Вокруг хрипло надрывались лягушки и стрекотали цикады. У подножия холма мы остановились перед мазанкой, рядом с которой поднимались камфорные деревья и молодая поросль. К нам вышел обитатель незатейливого строения — художник-отшельник, и мы все вместе расселись во дворе на деревянных табуретках. Через несколько минут показался молодой музыкант, который сжимал в руках завернутый в ткань инструмент — гуцинь, или, иначе говоря, древнюю цитру.