Супердвое: версия Шееля

– Бывшего народного комиссара НКВД, Берии Лаврентия Павловича, а также бывшего министра МГБ Меркулова Всеволода Николаевича. Его подтвердил и первый заместитель Комитета информации Федотов Петр Васильевич.

– Меркулов и Берия давно уже не министры и ссылаться на их распоряжения не имеет смысла. Это же касается и Федотова. Перед партией все равны. Партия поручила нам провести проверку и мы проведем ее.

– Это чей приказ, товарищ генерал-майор?

– Министра государственной безопасности товарища Абакумова.

– Предъявите его!

Анисимов хмыкнул.

– Приказ был отдан в устной форме. И какая, собственно, разница, Трущев?! Вы что, не доверяете нашей комиссии? В ЦК нам доверяют, а вы, значит…

И пошло-поехало: «…не позволим игнорировать волю партии…», «…развели тут, понимаешь, нелегальщину», «в тот самый момент, когда мировой пролетариат поднимается на борьбу за свои священные права», «…выведем на чистую воду».

Я слушал этого фуфло, стоя навытяжку, и все не мог понять – зачем эта комиссия? Обычно в таких случаях следовал вызов в Москву, где мне не только втыкали по полной, но и помогали исправить ошибку».

«…В конце предварительного разговора Анисимов заявил:

– Смело ведете себя, полковник. Впрочем, мы и не таких ставили на место. Даю вам два дня на написание объяснительной, в которой необходимо точно, по датам, расписать все отданные вами приказания, а также как осуществлялся контроль за их исполнением.

– Только после предъявления письменного распоряжения, товарищ генерал-майор.

– Будет тебе распоряжение! Обязательно будет!..

После паузы Анисимов неожиданно перешел на доверительный тон:

– Скрытно ведешь себя, Николай Михайлович!.. Вместо того, чтобы помочь разобраться, в чем был допущен промах, попробовать совместно отыскать ошибку, ссылаешься на давным-давно отмененные приказы.

– Кем отмененные? – поинтересовался я.

– Жизнью, – не моргнув глазом ответил Анисимов. – Нам, например, многое известно о твоих шашнях с врагами – например, с заядлым реакционером и американским наймитом Геленом, его подручным Штромбахом, с военным преступником, штурмбаннфюрером Ротте, которого ты персонально доставил в Союз…»

«…Я едва не потерял дар речи.

Что творится в Москве?

Из какого источника этот прощелыга мог узнать о моих «шашнях» с Геленом и Штромбахом? По какой причине Анисимов получил такие права, которых не было даже у заместителей министров? Как я мог ответить на вопрос о «шашнях», не раскрывая Шееля?! В наличии у нас двух взаимозаменяемых квалифицированных специалистов состоял главный секрет «близнецов»! Почему, наконец, в комиссии ЦК нет представителя Комитета информации? Почему молчит Федотов?

Приказ Берии, точнее, Петробыча о строжайшем сохранении тайны в отношении похищения Гесса, тоже был отдан в устной форме, но до этого момента это распоряжение ни разу не подводило меня. Одно только упоминание о запрете на информацию по этим разработкам охлаждающе действовало на любого ревнителя партийной чистоты, пытавшегося прибрать к рукам судьбы проверенных профессионалов, а таких было немало.

Какую промашку я допустил?

Может, ветры в Москве подули с другой стороны?

Времена сменились, и ту информацию, которую раньше добывали с помощью ударов в ухо, теперь извлекают посредством комиссий, свято блюдущих «идейную чистоту» и «верность идеалам»?

Эту версию как единственно приемлемую, не противоречащую здравому смыслу, поставила под сомнение внезапно мелькнувшая догадка – при чем здесь Ротте?

Тут меня стукнуло – может, здесь и собака зарыта? Кто в последний раз упоминал о Ротте?

Абакумов!

В какой связи?.. Во время разговора обмолвился: «…о Ротте мы поговорим в следующий раз».

Неужели «этот раз» уже настал? Но зачем Абакумову какой-то Ротте?.. Неужели ему неизвестно устное распоряжение Петробыча сузить круг лиц, допущенных к тайне «близнецов»?

– …о недопустимом разгильдяйстве и беспечности, проявленной твоими подчиненными.

– Кем именно?

– Капитаном Закруткиным. С ним мы побеседуем отдельно».

«… мне даже не дали перекинуться с Толиком парой слов. Развели в приемной и, когда я вышел в коридор, Закруткина сразу пригласили в кабинет. С него тоже потребовали объяснительную, однако Анатолий был уже не тот безрассудный комсомолец и пламенный активист, каким был в сорок первом. Ему хватило соображалки понять – оставлять письменные свидетельства ни к чему.

Он сослался на мой запрет.

– У вас, как я погляжу, настоящая круговая порука! Не надейтесь, капитан, мы выведем вас на чистую воду. Особенно по части ваших посещений местной барахолки. У нас есть письменные свидетельства, что вы не брезговали спекуляцией!

– Я выполнял задание командования.

– Вот и напишите, какие именно задания вы выполняли и как совместить их выполнение с торговлей водкой и офицерским обмундированием.

– Не мог же я бродить по барахолке с пустыми руками! А писать без распоряжения моего непосредственного начальника, полковника Трущева, не буду».

«…Вопрос о рейхстаговке, на которую Закруткин якобы отправился спекулировать армейским обмундированием, не столько встревожил, сколько успокоил меня.

Настроил на боевой лад.