«…тем же вечером за ужином, приготовленным Крайзе по партизанским рецептам, вареная картошка и лук, в качестве деликатеса разогретая тушенка, – Шеель подкинул идею.
– Может, воспользоваться летательным аппаратом?
Я ответил, что кое-кто уже подумывал о такой возможности.
Алекс вопросительно глянул на меня.
– Слыхал о Скорцени?
– Кто же о нем не слыхал! – усмехнулся барон. – Все газеты трубили об этом герое рейха. Как же, выкрал Муссолини из-под носа у союзников. Неужели этот недобиток намерен перебежать нам дорогу?
– В одном из своих интервью, которыми он после разлада между союзниками начал делиться особенно щедро, любимец Гитлера заявил: «Дайте мне сотню надежных бойцов и два самолета в придачу, и я вытащу Гесса и шестерых остальных из Шпандау». При этом уточнил: «…однако в случае непредвиденных осложнений я в первую очередь займусь спасением Гесса».
«…перед сном Алекс поделился:
– Я все думаю над словами Скорцени. Самолеты здесь – не самое интересное. Куда важнее призыв к своим единомышленникам. Как считаешь, Николай Михайлович?»
«… я ответил не сразу. Сначала прикинул, имею ли я право вот так сразу открывать карты? Осторожность подсказывала – промолчи, сделай вид, что не понял вопроса.
С другой стороны, играть в молчанку с Шеелем было опасно. Барон был прирожденным аналитиком и, хотя буква приказа напрочь запрещала такого рода откровения, врать ему было бессмысленно. Если Закруткин отличался исключительной реакцией, искрометной решимостью и постоянной готовностью к действию, Шеель освоился в нашей профессии до такой степени, что мало того, что видел на метр под землей, но и понимал все с полуслова.
Барон еще не до конца проникся важностью поставленной задачи. Вранье или умолчание он мог расценить как подспудное недоверие, а это могло окончательно смазать приглашение на танец, ради которого я примчался в Германию. В тех условиях ложь даже из самых благородных побуждений могла окончиться плачевно.
Не удержался!..
Рискнул!
– Алеша, Москва считает, что тебе пришла пора заняться куда более серьезным делом, чем похищение Гесса. Помнишь свой давний разговор с Шахтом? В Москве сложилось мнение – время, о котором когда-то упоминал банкир, наступило. Для начала я вкратце обрисую, чего мы ждем от тебя. Не знаю, можно ли назвать удачей ваше решение сбежать в Аргентину или в Уругвай, но то, что я появился вовремя, можно считать знаком судьбы. Начало операции беспокоило нас более всего, а тут, видишь, как все обернулось.
Алекс насторожился, рывком сел на кровати, спустил ноги на пол.
Он глянул на меня, как добросовестный христианин поглядывает на Люцифера.
– Я, Николай Михайлович, уже ничему не удивляюсь. Вы с вашими подходцами давно отучили меня удивляться. То предлагаете помощь, то вдруг оказывается, что эта помощь вовсе не бескорыстна. Теперь вы утверждаете, что в Москве уже давно решили отправить нас в самое бессмысленное в моей жизни путешествие? А как же свобода выбора?
– Выбор здесь ни при чем. Проблема заключается не в том, когда и куда ехать, а в том, когда вернуться.
– Когда же?
– Когда твоего опекуна выпустят из тюрьмы. Мы считаем, такие люди, как Шахт, долго в тюрьмах не сидят. Время, о котором он упоминал, скоро наступит. Тебя ждет сытая, богатая жизнь, денег у тебя достаточно, однако есть кое-какие трудности…
– Что вы имеете в виду?
– Способ переброски.
– Нам бы только до Швейцарии добраться…
– Хотя бы до Швейцарии. Послушай, Алекс, меня и особенно человека в пенсне, а также красавца-мужчину[57]
заинтересовала фраза, брошенная когда-то Орионом. Из-за нее, в общем-то, весь сыр-бор и разгорелся.Я напомню:
Затем Орион предупредил: