Суровая путина

— Враздробь! — в один голос откликнулись с другого конца Аниська и Васька.

Гул голосов возрос, пронесся по двору грозовыми раскатами.

Черкесов постучал молотком о стол.

Полякин что-то сказал вахмистру, кивнув на Малахова и Егора. В комиссии тревожно переглянулись. Черкесов привычно, словно насеку, сжал молоток, шаря по лицам черными злыми глазами.

— Вот что, станишники, имущество будет продаваться, как заказано начальником рыбных ловель, а отнюдь не иначе. А колобродют, по всей видимости, иногородние; каковые, в случае непрекращения шума, к торгам отнюдь не будут допущены. Господа иногородние, это касаемо вас, а поэтому отнюдь не нарушать порядки. Тут не цыганская ярмарка, а государственные торги, а и случае чего у нас есть отсидная камера.

— Верна-а-а! — взвизгнул веснушчатый казачок. — В тюгулевку смутьянщиков!

— Цыть ты, глистюк! — негодующе обрезали его из толпы.

Прижимаясь к группе прасолов и богатых волокушников, шумели елизаветовцы:

— Довольно канителиться! Начинайте торги! А хохлов к такой-то матери с торгов!

— Гони хохлов!

— Чигу [20]гони. Чига остропузая! Тю-у-у! Га!

— Смирна! — скомандовал Черкесов.

Толпа не унималась, напирала на барьер, размахивая кулаками.

Комиссия оторопела. Не предвидели атаманы, что торги выльются в бурю, что иногородние предъявят свои права. Да и трудно было отличить казаков от иногородних: толпа раскололась надвое не по сословным признакам, а по имущественному положению: обиженные бесправием казаки и иногородние объединились в дружную ватагу.

Вокруг недвиговца, взбудоражившего толпу своей смелой речью, собирались самые смелые рыбаки.

— Яков Иванович! Скажи им еще словцо! Режь им правду! — просили его рыбаки.

Малахов сердито сдвигал выцветшие брови, советовал:

— Всем надо говорить. Надо эту лавочку поломать. Не допустить до торгов, вот и все. Вишь, награбили чужого добра, а теперь хотят, чтобы с чужих рук перекупали. Не надо нам у прасолов покупать. Мы сами за свои кровные купим.

Помимо своей воли, Егор горячо поддакивал Малахову, — намерение прасолов скупить конфискованную снасть оптом возмущало и пугало его. Он огляделся, ища глазами Аниську. Тот стойко выдерживал напор веснушчатого задиры-казака.

— Вы, хамы, все одно на своем не поставите, — кричал, захлебываясь, казак, — а мы, елизаветовцы, могем вас с торгов в шею!

— Не здорово, блоха собачья! — огрызнулся Аниська. — Не ваше пришли отымать, и закрой едало, чигоман сопливый.

— За чигомана можно и к атаману, — дрожа весь от бессильной злобы, сипел веснушчатый.

— Хоть к наказному!

Егор оттянул Аниську в сторону.

— Брось, сынок, на своем, видимо, не поставишь, а за решетку сразу угодишь. Не за тем приехали.

— И что они делают, папаня! — задыхался от негодования Аниська. — Разве это торги? Это грабительство!

Неизвестно, сколько времени продолжался бы спор, если бы у акционного стола снова не появился отяжелевший от наливок и плотных яств полковник Шаров. Грозно багровея, он быстро вошел в толпу.

— Атаман Черкесов!. — обратился он к руководителю аукциона. — Как вы допускаете такое бесчинство?! Сейчас же начать торги! А вы, господа рыбаки, если не будете соблюдать порядок, прикажу команде разогнать вас оружием… Что-с? Молчать!

Наступила отрадная для слуха комиссии тишина.

— Вы обязаны записать фамилии зачинщиков и поступать с ними по закону, — уже тише приказал Черкесову Шаров и совсем тихо добавил: — Продавайте имущество в розницу. Ну их к чорту! Уверяю вас, мы и так не проиграем!

Полковник круто повернулся и, не оглядываясь, ушел.

Рыбаки молчали, все еще злобно и подозрительно поглядывая на комиссию.

Черкесов обвел толпу опасливым взглядом, нацарапал на краешке описи фамилии зачинщиков, снова пошарил глазами среди наиболее мятежных рыбаков, подумал и поставил точку.

18

Первыми были пущены в продажу Егоров каюк, набор мелких снастей и прочая полугнилая рухлядь. Все это купил Полякин. Он спокойно следил за растущими оценками, набавлял понемногу и неизменно выигрывал. Словно утверждая чудесную силу прасольского рубля, уверенно ударял аукционный молоток.

Осип Васильевич, нимало не смущаясь, добродушно жмурил глаза, кротко вздыхал, прикидывал в уме действительную стоимость купленной вещи.

Недавние жаркие споры между рыбаками, видимо, мало взволновали его: он был заранее уверен в их тщетности и победе прасолов.

«Деньги на торгах всему голова. Они закроют рты самых беспокойных смутьянщиков», — думал он.

Солнце жарко припекало сквозь фуражку вспотевшую лысину Осипа Васильевича: он поминутно вытирал ее платком, после каждой покупки отходил в тень, под навес сарая.

Часть имущества досталась Емельке Шарапову. Рыбак, решивший потягаться с ним в оценках и вернуть свою снасть, недавно отобранную Шаровым, долго не сдавался. Мысленно отсчитывая лежавшие за пазухой в грязном платке рубли, он давно перекрыл действительную стоимость снасти, отчаянно бился до последней копейки. Но Емелькин рубль все-таки победил! Безучастный к чужой беде, грянул молоток; громко, словно раненый, охнул рыбак, отступил назад, в толпу.