Суровая путина

— Пиши! — торопил его Аниська, деловито сдвигая смолисто-черные брови. — Пиши: требуем всем обществом, чтобы иногородние рыбалки ловили рыбу там, где им и допрежь того полагалось ловить, и, окромя того, чтобы межу заповедных вод отнесли за Средний куток. Чтобы прасолы совместно с пихрой не измывались над народом и не затесняли рыбалок в море… А еще пиши, чтобы не стреляли казаки по рыбалкам в законном, не отбирали сеток и волокуш там, где полагается рыбу ловить.

— Добавь, — закашлявшись, перебил Максим Чеборцов и ткнул пальцем в бумагу, — ежели не удалят казачий кордон, то будем на пепел пущать всю прасольскую имуществу, а пихрецов показним смертным самосудом.

Оттопырив верхнюю, в белесом пушке, губу, паренек выслушивал не совсем логичную очередь слов, записывал.

Рыбаки все теснее сдвигались вокруг стола, стараясь перекричать друг друга, предлагали внести в петицию каждый свое. Одного листа бумаги оказалось недостаточно.

В соседней комнате тоже было полно народу. Тут курили еще больше, грызли семечки.

Трое мержановцев, обросших выцветшими от солнца бородами, сидя на скамье, ритмически покачиваясь, тянули крутийскую песню:

Кто помногу рыбы ловит,Тот с пихрою пополам…

Другая труппа за соседним столом выводила, притопывая подковами сапог:

Гей вы, хлопни, добри молодци…

Чого смутни, не весели…

В сумерки при свете лампы петиция была дописана, все требования изложены. Петицию подписали все члены крестьянского совета и почти половина хутора. Листы бумаги пестрели крестиками и каракулями. Оставалось решить, кому посылать петицию — прямо ли в Петроград — Временному правительству, недавно избранному на Войсковом казачьем кругу донскому атаману генералу Каледину или предварительно ехать в Ростов, в Ростово-Нахичеванский комитет большевиков, и просить совета о дальнейших действиях. Мнения разделились.

После долгих горячих споров было решено: Онуфренко и Чеборцову ехать в Ростов к Ивану Игнатьевичу и Павлу Чекусову, а Пантелею Кобцу везти петицию в Новочеркасск, к войсковому атаману. Ночью Онуфренко и Чеборцов выехали в Ростов, а Пантелей Кобец — в Новочеркасск.

Члены распущенного гражданского комитета, в который входили и неимущие рыбаки, разделились теперь на два лагеря: одна часть вошла в крестьянский совет, другая, вместе с председателем, держалась в стороне и ждала случая, чтобы освободить кордонннков и тем искупить вину хутора перед казачьими властями.

Новый совет сразу стал центром всех хуторских тяжб. К Аниське потянулись с жалобами на прасолов, на богатых волокушников. Вспоминались давнишние обиды, встряхивалась старая пыль пережитого.

Аниська тут же вместе с товарищами разбирал дела, судил строго и коротко. Панфил Шкоркин был его верным исполнителем.

Избив прикладом прежнего председателя комитета, державшего сторону прасолов, Панфил по приказу Аниськи отобрал у него дуб и набор сетей и все это передал вдове убитого мержановца. Хутор превратился в военный лагерь. По улице расхаживали вооруженные охотничьими ружьями рыбаки, и даже у женщин был воинственный вид. За околицей стояли дозоры, у совета расхаживали часовые, охранявшие пленных кордонников.

Пихрецам все еще угрожал самосуд. Проходившие мимо женщины и не отступавшие от окон кордегардии ребятишки бросали камни. Окна были давно разбиты. Арестованные лежали на полу, боясь подняться.

Наступила теплая майская ночь.

По хутору носился тревожный собачий лай. В темноте мелькали красноватые огоньки цыгарок, слышались приглушенные голоса. Не спал хутор.

Аниська сидел в помещении совета, свесив чубатую голову на стол. На столе чадила выгоревшая лампа. На скамьях и на полу, громко храпя, спали ватажники.

В растворенное окно вливалась освежающая прохлада ночи. В садах насвистывали соловьи, где-то на краю хутора пели девчата, играла гармонь, слышался смех. Можно было подумать, что хутор жил обычной своей жизнью.

Аниська вышел во двор, зашагал по улице, раздумывая над происшествиями минувшего дня. В то, что донской атаман даст положительный ответ на посланную в Новочеркасск петицию, он почти не верил. В войсковой казачьей власти он и его товарищи видели своего старого врага и посылали к атаману петицию только для того, чтобы заявить о своей непримиримости к незаконным действиям Миронова, о намерении бороться за свои права и впредь.

Он еще не знал определенно, какую помощь привезут из города Онуфренко и Чеборцов, но помощь эта, по его убеждению, должна была прийти обязательно.

«Успеют ли ростовские товарищи помочь нам — вот вопрос, — размышлял Анисим. — Не успеют — все равно держаться будем. Пусть знает казачий атаман и вся его продажная свора, что иногородние бедные люди не склонют головы перед кожелупами».

От этой мысли Аниська чувствовал себя бодрее и смелее шагал по хутору. Не умолкавшие на улице голоса убеждали его, что он не одинок, что большинство рыбаков было наело стороне.