Сущность зла

— В восемьдесят пятом компания «Каголь Эдилбау» стала акционерным обществом с ограниченной ответственностью. Я устроил офис в Роверето и постоянно разъезжал по Северной Италии. У меня шли работы в Фриули, в Венето, я вот-вот должен был заключить очень важную сделку в Тироло. Строительство горнолыжного курорта. Я уже не был один. За год до того, помимо обычного административного персонала, я взял на работу двух молодых архитекторов, которые умели мыслить по-новому. Один до сих пор служит у меня, другой эмигрировал в Германию. По его проектам построили несколько стадионов и небоскреб в Арабских Эмиратах.

— Ничего себе, — присвистнул я.

— В восемьдесят пятом я почти не показывался в Зибенхохе. Да и в последующие годы тоже. Приезжал на праздники, но по-настоящему не присутствовал и тогда. — Он вздохнул. — Вы о чем-нибудь сожалеете, Сэлинджер?

— О многом.

— Тогда вы поймете, почему мне так претит сама мысль увидеть эту скверную историю напечатанной черным по белому.

— Никаких проблем, — пожал я плечами. — Меня интересуют только Krampus и легенды. Остальное — фон. Эту историю я могу и опустить. Не хочу, чтобы кто-то переживал из-за книги, которую, зная себя, я, может быть, никогда и не соберусь закончить.

— Могу я что-то еще сделать для вас?

— Позволить покурить здесь, в доме.

Манфред распахнул окно.

— Охотно составил бы вам компанию, Сэлинджер, но я бросил курить.

Тут мы услышали, как кто-то скребется в дверь. Манфред просиял.

То были его собаки. Два добермана обнюхали меня и радостно бросились к хозяину. Манфред радовался не меньше их.

— Улисс и Телемах.

— Славные имена.

— У меня, кроме них, никого нет.

— Вы не женаты?

— У меня есть компания. Есть Туристический центр. Три отеля, два из них в Зибенхохе, и я — Krampusmeister. Но у меня нет детей. Нет жены. Мне на это не хватило времени.

— Из-за работы?

Манфред снова погладил доберманов, которые растянулись у его ног.

— Да, из-за работы. Из-за нее же я потерял Гюнтера.

Манфред откинулся на спинку кресла. Отпил воды из бокала, пока я смаковал дым «Мальборо».

Холодный воздух из окна сковал мне пол-лица.

— Даже издалека я следил за всем, что происходит в деревне. И знал, какая у Гюнтера проблема.

— Алкоголь?

— Да, но Гюнтер был… — голос Манфреда зазвучал глуше, — слабаком. Вы считаете, я мелочен, придирчив? Пожалуйста, скажите откровенно.

— Да, считаю.

— Он был мне братом, но ставил меня в неловкое положение. Я являл собой живое доказательство того, что можно осуществить мечту одной только силой воли. Я превратил четырех коров в империю, которая росла день ото дня. Я вписывал в бухгалтерские книги цифры с девятью нолями, Сэлинджер. Политики, что ни день, являлись лизать мне задницу. Я привлекал завистников, как сочный кусок дерьма — тучи мух. И я давил этих мух каблуками. Достаточно было одного моего слова, и транспортная компания теряла половину заказов; одного знака — и предприятия, выпускающие стройматериалы, рушились, как замки из песка. Я мыслил по-новому, и это приносило плоды. Весь мир был у меня вот здесь. — Он показал мне руку, сжатую в кулак. — А Гюнтер был слабаком. Как наш отец. Тот тоже пил как сапожник. И умер от цирроза печени.

— Но Гюнтер видел ту…

— Ту бойню? Ну и что? — перебил меня Манфред, заговорив презрительным тоном. — Знаете, сколько погибших рабочих видел я за всю мою карьеру? Каменщиков, раздавленных съехавшей стеной или упавших с лесов; взрывателей, разорванных на куски. Мертвых без числа. Думаете, я начал пить и жалеть себя?

— Возможно, Гюнтер был сделан из другого теста.

Манфред вздохнул:

— Гюнтер был сделан из другого теста, это да. Он был слишком чувствительным. Огромный, мощный, как медведь, словечки такие, что наша бедная мама упала бы в обморок, но при всем при том у него было золотое сердце. Я это понял только потом, когда эйфория тех лет прошла. Для меня восьмидесятые и девяностые годы были чем-то вроде праздника труда: я работал по восемнадцать часов в день, семь дней в неделю. Без остановки, не задумываясь о важных вещах.

— Например, о семье?

— И о Гюнтере. Часто говорил людям, что я единственный сын. Его смерть явилась достойным эпилогом впустую растраченной жизни. Одним пьяницей меньше, сказал я себе, и по-прежнему подписывал контракты, просматривал проекты и заставлял членов городской управы целовать меня в зад, как будто ничего не случилось. По большому счету мы с Гюнтером два сапога пара.

— Почему вы так говорите?

— Потому, что у Гюнтера был алкоголь, а у меня — работа. Работа была для меня как наркотик. А когда я сбавил обороты, то начал заглядывать в себя. И вспоминать Гюнтера. Тут я понял, что вел себя как последний гад. Стал себя спрашивать, можно ли было его спасти.

— Каким образом?

Манфред посмотрел на меня так, будто я только что прилетел с Марса.