Сущность зла

— Я был богат, я и сейчас богат, Сэлинджер. Я мог бы поместить его в специальную клинику, оплатить ему кругосветное путешествие, предоставить сколько угодно шлюх. Все необходимое, что могло бы изгнать из его головы того демона, я мог бы купить. А я оставил его одного. Здесь. Это дом, где мы росли, где жил Гюнтер. Я перестроил его почти целиком.

— Почти?

— Поняв, что я сотворил с Гюнтером, я обезумел. Не знаю почему, но я вымещал гнев на этих четырех стенах. Хотел сровнять их с землей. Но это был мой дом. Наш дом. И я решил перестроить его сверху донизу. Но мне не хватило духу коснуться его комнаты, она осталась точно такой, как в тот день, когда Гюнтер вышел оттуда в последний раз.

— Я не специалист, но, по-моему, это безумная идея, — вырвалось у меня.

— Иногда и я так думаю. Хотите взглянуть?

Я поднялся следом за ним на верхний этаж.

Если в целом дом Каголя был заботливо обставлен дорогой мебелью, то комната, которую показал мне Манфред, имела вид убогой дыры.

Деревянная обшивка стен почернела от копоти, кровать источили жуки, стекла на окнах так потускнели, что не пропускали солнечных лучей.

На тумбочке рядом с неприбранной постелью стояла бутылка. Под бутылкой — две банкноты по тысяче лир.

— Что скажете на это, Сэлинджер?

Он хотел добавить что-то еще, но тут послышался голос экономки. Срочный звонок из Берлина. Манфред выругался.

— Дела, — сказал он, извинился и побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Я остался один перед этим подобием машины времени. Устоять невозможно. Слыша голос Манфреда, что-то бубнившего в отдалении, я переступил порог комнаты Гюнтера.

4

То, что я делал, было неправильно. В каком-то смысле это могло считаться профанацией. Я заглядывал в шкафы (и под кровать, и в тумбочку, и…) человека, который умер тридцать лет назад. Человека, прожившего короткую и несчастливую жизнь. Гюнтер не заслужил того, что я сейчас делал.

Эта мысль не остановила меня ни на секунду.

Мне представился единственный случай установить, имеет ли то, что мне рассказала Бригитта, какие-то основания. Я надеялся, что, болтая с Манфредом, я смогу выудить из него какую-то новую информацию. Но Манфред не сказал ничего такого, что помогло бы мне прояснить суть дела.

Я тяжело дышал, пока мои пальцы проворно перебирали дырявые ботинки, просроченные пилюли, пижамы, белье. Там висело зеркало, но я предпочел не глядеть на свое отражение. Все искал и искал, а время неумолимо шло.

Секунда. Две, три…

Быстрее. Быстрее!

Если у Гюнтера и вправду были подозрения, только здесь, в этой неожиданно открывшейся сокровищнице, я смогу найти верные знаки. Я это чувствовал так же, как пыль десятилетий, которая забивалась мне в нос. Я обшарил карманы пиджаков и брюк. Перерыл груду рецептов от врача и почтовых открыток. Покопался в двух рюкзаках для походов в горы. В меховом спальном мешке. Заглянул в каждую проклятую дыру в этой комнате. Но не нашел ничего, кроме старых счетов, грязных носовых платков и монет, вышедших из обращения. Я был весь в поту.

Потом я увидел ее.

В шкафу. Музыкальную шкатулку. Стенки ее, казалось, вибрируют, так много она обещала. Я взял ее в руки, затаив дыхание.

Я замер, прислушиваясь. Монотонный голос Манфреда по-прежнему доносился снизу.

Шевелись.

Я перевернул шкатулку, нашел отсек для батареек. Отковырял крышку ногтями вместо отвертки. Предосторожность совершенно напрасная: кислота вытекла из батареек, они превратились в две маленькие губки с резким запахом, шибающим в нос. Мелодия не прозвучит, выдавая то, что я делаю.

А именно оскверняю могилу Гюнтера Каголя.

Я открыл шкатулку. Она заскрипела, больше ничего. Внутри хранились какие-то бумаги официального вида, отпечатанные на машинке. Я развернул их, попытался прочесть. Заметил печати и какие-то разводы. Пиво, подумал я. А может быть, слезы.

Я прочел.

У меня перехватило дыхание.

Собаки выручили меня.

Они залаяли, Манфред стал их успокаивать. Я сунул листки в карман, поставил шкатулку на место, закрыл шкаф и сделал вид, будто интересуюсь оконным переплетом.

— Свинцовый, да?

Только бы Манфред не заметил по голосу, как я запыхался.

— Так делали раньше, — сказал он.

Пристально взглянул на меня, поглаживая усы:

— У вас есть еще ко мне вопросы, или…

— Я и так слишком злоупотребил вашим гостеприимством, Манфред. Мне бы хотелось сделать несколько фотографий в вашей лаборатории как-нибудь на днях. Если вы не возражаете.

— Милости прошу. Но я имел в виду… — Он оборвал фразу, но взгляд был красноречивее слов.

— Ничего о Блеттербахе. Пусть мертвые почиют с миром.

Машинописные листки жгли мне карман брюк.

5

Последующие минуты, проведенные в обществе Манфреда, испарились из моей памяти. Стерлись. Помню только, как не терпелось мне уйти и наброситься на мое сокровище.

Четыре странички. Бумага пожелтела, крошится в пальцах. Дата наверху: 7 апреля 1985 года. Двадцать один день до бойни.

Единым духом я прочитал документ. Потом перечитал снова. Никак не верилось в то, что обнаружил Гюнтер. На мгновение, представив себя на его месте, я испытал нечто неописуемое. Понятно, почему он погубил себя пьянством.