Суверенитет духа

О.М.:Я очень уважаю Михаила Наумовича, особенно те его работы, где он феноменолог, а не идеолог, но насчет культуроники с ним не согласен. То есть я легко признаю, что у гуманитарных технологий есть будущее и довольно светлое (то есть, будет расцвет всяких консалтингов, психологий и проч. школ, сект и культурных форм), другое дело, что лично я против технологий как самоцели вообще. Дело в том, что истинная философия это вступление в неведомое, риск, прыжок в будущее, а технология, это то, что уже возникает потом, это алгоритмы, методы, проложенная колея. Все это облегчает жизнь, экономит время и проч., но есть одно «но» ― это уже не философия.

А.Н.:Что вы можете сказать о смерти политологии? Известно, что терминологическое противопоставление примата политтехнологической практики над политологической теорией ни к чему не обязывает, поскольку не существует чистой практики, не замутнённой какой-нибудь теорией. Каков, на ваш взгляд, статус политологической науки в рамках философских институций?

О.М.:«Смерть политологии» означает, что всевозможная понятийная рухлядь типа «демократии», «диктатуры», «правых», «левых», «либерализмов», «социализмов» и «консерватизмов должна быть выброшена на помойку. Эти понятия ничего не ловят, с помощью них ничего нельзя понять, они используются только как ярлыки в процессе манипуляции. Но в то же время, я не уверен, что нам нужны новые понятия, вместо старых, время понятий вообще прошло. Политология с момента своего зарождения, довольно позднего в сравнении с другими, была наукой плетущейся за практикой. Одно дело, «философия права», философия государства и общества, которые устанавливали основопонятия, рисовали идеалы и проч., другое дело ― политология, которая должна была изучать всю эмпирию политических режимов в их динамике. Когда великие утопии стали умирать, то исчезло целеполагание политической практики, власть стала просто борьбой за власть, а все политические теории стали ресурсом, политическое сознание стало политической материей, сырьем, коробкой с инструментами для практиков и их войн. Я написал книжку «Практика против теории», где показал, что анализ, теория, созерцание идут на поводу у созерцаемого, они ре-активны, тогда как практика (когда она не технологична) может быть поэтичной, то есть может творить из ничего, отрываться от фактичности, от сущего, и быть источником социальных и иных инноваций.

А.Н.: Как вы относитесь к тезису современного русского философа Ф.И.Гиренка о том, что в наше время мыслит не философ, а менеджер?

О.М.:

Это похоже на то, что я только что сказал, отвечая на ваш вопрос о практике и теории. Однако, возможно, что Ф.И.Гиренок имел в виду нечто совсем другое, ведь он рассуждал о соотношении «мысль ― текст, публикация» и о мыслителе и «менеджере мысли». Если же под менеджментом понимать целерациональную деятельность (как менеджмент на производстве, в бизнесе), то там нет никакого мышления, ибо мышление не есть целерациональная деятельность, о чем не раз говорил тот же Гиренок.

А.Н.: Говоря о различении «народной философии» и «философии народа» вы невольно утверждаете о существовании национальной философии ― одного из философских идолов. Можете прояснить свою позицию?