Суворов и Кутузов (сборник)

Екатерина Ильинишна, небольшая и худенькая, выглядела моложе своих тридцати восьми лет. Она всегда следила за собой и теперь, несмотря на ранний час, была причесана и одета так, словно собралась в гости.

– А-а, добро пожаловать, господин посол! – обняла она мужа.

– Здравствуй, мой дружок, здравствуй! Прости, что не поспел ко дню твоего рождения, – ответил Михаил Илларионович. – А ты все растешь, Прасковьюшка! – сказал он, целуя дочь.

Девочка смутилась: она, в самом деле, была уже ростом выше маменьки.

Все направились в гостиную.

Навстречу им спешили две средние дочери: десятилетняя Аня, такая же худенькая, как мать, только с голубыми глазами, и девятилетняя, по-бибиковски черноглазая и по-кутузовски крепкая, плотно сбитая, папина любимица Лиза.

Михаил Илларионович обнял их.

А из дальних комнат с радостными криками уже бежали самые младшие – пятилетняя Катя и четырехлетняя Даша. Девочки облепили отца.

– Погодите, вот я достану вам варшавские подарки, – сказал Кутузов. – Эй, Ничипор!

– Чего изволите, ваше превосходительство? – выглянул из прихожей денщик.

– Принеси-ка сюда меньшой чемодан.

– Подарки! Папа привез подарки! – прыгали вокруг отца девочки.

Екатерина Ильинишна улыбалась.

Денщик внес чемодан. Михаил Илларионович открыл его. Дети с любопытством заглядывали в чемодан: что там? Прасковья стояла поодаль. Ей тоже хотелось заглянуть, но было неловко: как маленькая!

– Вон что-то…

– Красивое… Золотое… – говорили дети.

– Это не ваше, это мой парадный мундир. Вот, получайте! – сказал папенька.

Он вынул из чемодана четыре совершенно одинаковые куклы. Они были одеты в польский национальный костюм – юбку и шнуровку. И всем четверым дал по большому шоколадному барашку.

– Спасибо, спасибо, папенька! – защебетали девочки.

Они тотчас же занялись куклами. Отошли в сторонку и стали рассматривать, у кого красивее цвет юбочки, у кого какой корсетик. Только Лиза не отходила от отца. Она держалась за его руку, восторженно глядя на папеньку снизу вверх.

– Почему это не зайчики или медведи, а барашки? – заинтересовалась Екатерина Ильинишна.

– Это польские рождественские подарки. Агнец непорочный. Видишь, возле каждого – хоругвь. А вот, Прасковьюшка, и тебе гостинец, – протянул старшей дочери золотое колечко Михаил Илларионович. – Может, велико будет? Я не знаю, какие у тебя пальцы. Брал на свой мизинец.

– Спасибо, папенька, как раз впору, – зарделась от удовольствия Прасковья.

– А это тебе, дружок! – передал жене сверток Кутузов.

– Ты очень мил, мой дорогой. Это что же такое? – говорила, поспешно разворачивая подарок, Екатерина Ильинишна.

– С цветами! Ох, какое красивое! – восхищались девочки.

– Это итальянский флер на бальное платье. В Париже и в Варшаве все знатные дамы носят.

– Правда, хорошенькое! Какие красивые розаны! И дорогой этот отрез, Мишенька?

– Шестнадцать червонцев заплатил.

– Дорогой. Ну и зачем было тратиться? – притворно-недовольным тоном говорила Екатерина Ильинишна, с восхищением разглядывая тонкую материю. Видно было, что подарок ей нравится. – А каким же покроем шьют в Варшаве? Парижским? Открытая грудь и плечи?

– Парижским, парижским. Все открыто. Таким покроем, как Федька Ростопчин смеется: словно с вывески торговых бань – дамы чуть ли не нагишом ходят! – усмехнулся Михаил Илларионович.

– А рукава носят одинакового цвета с юбкой?

– Разные.

– Папенька, а косыночки из лино или из кружев? – робко вставила Прасковья.

Кутузов, улыбаясь, потрепал дочь по щеке:

– Не помню, дружок. Я, право, как-то не присматривался… Чепцы и косынки весьма разнообразны.

– Мишенька, а какие носят прически? – не унималась щеголиха Екатерина Ильинишна. – Высокие, палисадником, или взбитые, вроде лебяжьего пуха?

– В большинстве случаев этакое остроконечное сооружение, – улыбаясь, показал пальцами Михаил Илларионович. – И наверху еще разные фигурки – пастушки, мельницы…

– А какие башмаки: остроконечные, стерлядкою?

– Да, да, стерлядкою! – потирал застывшие руки Михаил Илларионович, нетерпеливо поглядывая на дверь в столовую.

– Ты, верно, озяб в дороге, Мишенька? Такая отвратительная, промозглая погода, – зябко передернула плечами Екатерина Ильинишна. – И захотел есть. Пойдем, я отогрею тебя кофеем.

И она увела мужа.

Михаил Илларионович умылся и сел завтракать.

– Весь город удивлен, почему государыня назначила тебя послом, – рассказывала за столом Екатерина Ильинишна.

– Она всегда была заботлива и добра ко мне. А что же удивительного в моем назначении?

– Ты ведь никогда не был дипломатом.

– Официальным – да, но вести переговоры с врагом мне приходилось неоднократно.

– Но ты же военный человек, генерал.

– В прошлый раз, в тысяча семьсот семьдесят пятом году, ездил послом в Турцию князь Репнин, генерал-аншеф. А наш поверенный в делах в Константинополе теперь – полковник Хвостов. Он командовал Троицким пехотным полком. Видишь, все военные. Война и мир тесно связаны. Римляне ведь говорили: «Si vis pacem, para bellum».

– Это что значит? – задумалась Екатерина Ильинишна. – «Мир и война – сестры», не так ли?