Свадебный бунт

Узнавъ, кто ихъ случайный сотоварищъ по освобожденію, друзья пригорюнились. Этотъ злодѣй могъ какъ-нибудь ихъ дѣло испортить, ибо могъ въ ту же ночь кого-нибудь убить на улицахъ Астрахани. Воевода озлится, подниметъ на ноги всѣхъ стрѣльцовъ и ужъ, конечно, не проститъ бѣглецовъ, а отправитъ снова въ заключеніе.

Бѣжали всѣ четверо, конечно, очень просто, такъ какъ два стрѣльца, шедшіе около нихъ, не только зазѣвались, а даже просто зашли въ кабакъ. Если бы выведенные острожники захотѣли разбѣжаться или могли бы бѣжать на своихъ отсиженныхъ ногахъ, то отъ всѣхъ выведенныхъ на прогулку за прошеніемъ подаянія, конечно, не осталось бы дюжины человѣкъ.

Спрятавшись теперь на огородѣ, четыре бѣгуна совѣщались, какъ быть, куда дѣваться. Партановъ, всегда живой, смѣтливый, былъ такъ радъ и доволенъ полученной свободѣ, что ничего придумать не могъ.

— У меня отъ радости гудитъ въ головѣ,- рѣшилъ онъ.

Отъ счастья очутиться на волѣ даже изморенный и изможденный разстрига оживился и глядѣлъ бодро. Онъ меньше щурился и голосъ его какъ будто успѣлъ окрѣпнуть. Онъ горячо благодарилъ Барчукова за помощь. Теперь, сидя на грядѣ около огромной тыквы, маленькій человѣкъ заговорилъ:

— За то, ребята, что вы меня изъ жалости увели съ собой, я теперь васъ тоже отблагодарю. Есть у меня такой человѣкъ въ городѣ, который дастъ мнѣ пріютъ. Богобоязненный, добрый человѣкъ. Я пойду къ нему и попрошу принять всѣхъ насъ четверыхъ, денька на два укрыть у себя. А тамъ видно будетъ.

Такъ какъ Барчуковъ не передалъ своимъ товарищамъ по бѣгству о томъ, что приказалъ ему сдѣлать черезъ два, три дня самъ подьякъ, то Костинъ и не зналъ, что предполагалъ молодецъ сдѣлать.

— Какъ чуточку стемнѣетъ, — продолжалъ разстрига: — я схожу къ этому человѣчку доброму и попрошу его насъ укрыть. Его домъ тутъ шагахъ въ двухстахъ отъ насъ. Но только уговоръ, ребята. Святое слово вы всѣ скажете, что не будетъ ему отъ васъ никакого худа. Хорошее ли дѣло, если онъ насъ укроетъ, да мы же ограбимъ или убьемъ его?

— Что ты, Господь съ тобой! — воскликнулъ Барчуковъ.

— Я вотъ на счетъ этого, — выговорилъ Костинъ, указывая на Шелудяка. — Въ ямѣ всѣмъ вѣдомо, что онъ за человѣкъ. Онъ можетъ въ неурочный часъ и хозяина дома и насъ троихъ прирѣзать однимъ махомъ.

Шелудякъ сталъ клясться и божиться, что, хотя онъ и душегубъ по большимъ дорогамъ, но что эдакаго поганаго дѣла, чтобы своихъ товарищей или укрывателя убить не только онъ, но самый распропоганый индѣецъ не сдѣлаетъ.

— Да мнѣ только до вечера передохнуть, съѣсть хлѣбца малость, а за ночь я домой проберусь.

— Куда? — спросилъ Партановъ.

— Домой, подъ Красноярскъ.

— То-то, — усмѣхнулся Партановъ:- не въ городъ и подъ городъ, на большую дорогу. Тамъ у тебя домъ-то.

Шелудякъ расхохотался богатырски. Партановъ покачалъ головой.

— Чудной народъ. Только что спасся и опять завтра за душегубство, чтобы черезъ два, три мѣсяца въ яму опять попасть. Диковина!

— Что подѣлаешь, — страннымъ голосомъ выговорилъ богатырь. — Развѣ я бы не радъ, человѣче, стать хоть бы посадскимъ или купцомъ, въ своемъ домѣ на слободѣ жить. Да что же? Ты мнѣ домъ подаришь или жену съ дѣтьми? Одинъ я какъ перстъ, ни кола, ни двора, вида письменнаго даже не имѣю. А работать не могу! Про работу, — и онъ грозно поднялъ кулакъ, — не смѣй мнѣ никто и сказывать. Убью за это. Не хочу я работать, — заоралъ онъ вдругъ, выходя изъ себя и мѣняясь въ лицѣ. — Слышите вы, черти, не хочу я работать. Я самъ себѣ судья и воевода, почище вашихъ намѣстниковъ и митрополитовъ. Не хочу работать, и воли безъ работы жить нельзя, такъ я на большихъ дорогахъ ножемъ работаю и дубиной молочу.

Что-то диковинное, полубезумное сказалось и въ словахъ, и въ голосѣ, и въ лицѣ разбойника. Три товарища его пристально смотрѣли на разсвирѣпѣвшаго вдругъ безъ всякой причины душегуба.

Послѣ маленькой паузы, во время которой разстрига колебался, итти ли ему къ своему покровителю и вести ли туда душегуба, тотъ же разбойникъ Шелудякъ продолжалъ, какъ бы догадавшись.

— Слышь-ка ты, разстрига. Я звѣрь лютый, но Бога знаю и помню. Вѣдомо мнѣ, что буду я передъ Господомъ Богомъ отвѣтъ держать, когда мнѣ на Астрахани отрубитъ голову палачъ. Но вотъ я тебѣ скажу, не робѣй и безъ всякой опаски веди меня только до вечера къ своему человѣку. Мухи я у него не трону и крохи хлѣба безъ его спросу въ ротъ не положу. Вотъ тебѣ, на, убей меня Мати Божія.

И разбойникъ началъ креститься, поднимая глаза на небо. Голосъ звучалъ искренностью и чувствомъ.

Къ сумеркамъ Костинъ былъ уже нѣсколько крѣпче на ногахъ и, уйдя съ огорода, пропалъ на цѣлый часъ. Потомъ онъ вернулся и позвалъ съ собой троихъ дожидавшихся его товарищей.

— А все же скажи, къ кому ты насъ ведешь? — проговорилъ Партановъ, какъ-бы смущаясь, чтобы разстрига не наглупилъ.

— Зачѣмъ тебѣ? Сказано, добрый человѣкъ укроетъ на два дня. Чего же еще?

— Нѣтъ, все же таки, говори, а то #не пойду, — сказалъ Партановъ. — Я въ Астрахани всѣхъ знаю, стало и твоего добродѣтеля знаю. Къ предателю не заведи насъ.

— Изволь, скажу:- Грохъ.

— Вона какъ! — воскликнулъ Шелудякъ.