Свечка. Том 1

Староста шутит – надо смеяться, но смеялись невесело – всех страшила мысль о том, что зона может узнать, что вытворяет с ними здесь этот котяра. Выход нашли: на время общей молитвы животное запирали в монашеских покоях, ставя перед ним миску со сгущенным молоком – сладкое этот гад менял только на сладкое. Вылакав сгущенку, Котан довольствовался суррогатом живой плоти – пуховой подушкой о. Мардария, – мял ее до тех пор, пока та не начинала походить на расплющенную на шоссе кошку. На подушку о. Мартирия кот почему-то не посягал.

И все бы хорошо, но третьего дня Котан пропал. Хранители тела кота были немедленно отлучены от Подсобки, но ситуацию это не спасало. В ту же ночь полчища оголодавших серых тварей ворвались в храм и стали в нем бесчинствовать, как крестоносцы в поверженном Константинополе. Уже в день пропажи кота кто-то стукнул на волю, и без промедления от бандитов прилетела малява, в которой братва выражала свою глубокую обеспокоенность пропажей эксклюзивного домашнего животного, и в случае безвозвратной потери их кормильца требовала громадную денежную компенсацию.

Котана искали в двадцати отрядах и нигде не находили. Оставался последний – 21-й, за редким исключением (Дурак) община сходилась во мнении, что именно опущенные закрысили кота, а найти у них что-либо практически невозможно – чушки знали канализацию «Ветерка», как свои пять пальцев, и могли спрятать там не кота – чёрта.

В отношении дальнейшей судьбы хвостатого спасителя община разделилась пополам. Одни – их можно было назвать оптимистами – верили, что Милостивый Котан жив и скоро через третьих лиц петухи потребуют за него выкуп чаем и сигаретами. Пессимисты же считали, что пидарасы украли кота из мести за якобы убитого якобы Игорьком якобы Степана – убили и съели, разумеется, предварительно изнасиловав.

Допытываться у опущенных правды было делом пустым, их можно только бить и бить, до тех пор пока Котан не будет возвращен – живой или тушкой. Но карательную операцию пришлось отложить из-за планового приезда монахов.

Во время последней бурной дискуссии о том, как следует покарать котокрадов, а, скорее всего, и котоедов, Игорёк молчал, но, когда община обратила на него свой внимающий взор, произнес загадочную, озадачившую всех фразу:

– Карать будем не мы, а нас…

Глава третья

Хозяин

Просто случайно совпало: Хозяин, он же начальник ИТУ 4/12-38 Марат Марксэнович Челубеев, находясь в своем служебном кабинете, направлялся от стола к окну, чтобы открыть форточку, так как после затянувшейся на два часа пятиминутки воздух в помещении сгустился и протух, и, глядя в окно, увидел, что мотоцикл с монахами, которые должны были сегодня приехать в возглавляемое им исправительно-трудовое учреждение, движется не к церкви, как обычно, а – сюда, к административному зданию. (Челубеев никогда не называл место своего служебного пребывания Белым домом и запрещал так называть его подчиненным, усматривая в этом распространившееся в последнее время низкопоклонство перед Америкой.) Чуть погодя, мотоцикл скрылся из вида, но звук заезженного двигателя был хорошо слышен, он делался громче, еще громче и, чихнув вдруг где-то совсем рядом, замолк.

Челубеев остановился у окна, заглянул вниз и увидел, что у скрытых бетонным козырьком ступеней крыльца стоит «Урал», а на нем восседают монахи. Удивляясь и недоумевая, Марат Марксэнович наблюдал за происходящим: вот бородатый крестится, встает, расправляя широченные плечи, топочет сапожищами по земле, словно проверяя ее надежность, соединяет на груди две своих бороды в одну, снова крестится и спрашивает что-то у сидящего в коляске толстяка, который не может сам оттуда вылезти, так как на коленях его лежит туго набитый мешок. Толстяк не отвечает, растирая рукавичкой замерзшее лицо так, что щеки трясутся, тогда бородатый одной рукой хватает мешок за горловину, без видимых усилий поднимает его и ставит на землю, после чего снова что-то спрашивает, но толстяк снова не отвечает – сняв рукавицу, он щупает пальцами побелевший кончик своего носа и спешно его разминает, как разминают застывший комок пластилина. На коленях толстяка, закрывая живот и грудь, стоит предмет, внешне щит напоминающий, – большой обернутый мешковиной и перевязанный крест-накрест бельевой веревкой прямоугольник. Бородатый берет его за край, пытаясь поднять, но неожиданно это не удается.

– Да пусти же, отец! – укоризненно восклицает он, да так громко, что и Челубеев за закрытыми окнами слышит. Видимо, толстяк все же отпускает с внутренней стороны веревку, за которую так крепко держался, щит взлетает над его головой, и бородатый бережно кладет его сверху на мешок.