– У него был врожденный страх перед животными, – продолжил ты, вдохновляясь рассказом и обретая в нем утраченные силы. – И чтобы их не бояться, он решил их лечить. И получил диплом с отличием и лечил.
– И не боялся? – поинтересовался о. Матфей с ироничной, насмешливой даже вежливостью.
– Он – нет. Они его боялись, отсюда излечиваемость и выживаемость были очень низкие. А все потому, что он их не любил. Точней – ненавидел. Он свой страх перед ними заменил ненавистью к ним же.
Взгляд священника сделался насмешливым. Он смотрел на тебя, готовый вот-вот расхохотаться.
– Почему вы мне это рассказали, Евгений?
Ты пожал плечами, улыбнулся сам себе и продолжил:
– Не знаю, вспомнилось почему-то… Как я потом узнал, не один он такой… То есть тут не только ветеринария, не только животные, но и люди… На психфаке у меня друг некоторое время учился, он рассказывал – на отделение сексопатологии поступают люди с проблемами в этой сфере. Думают, что изучив их и занимаясь ими у других, они от своих проблем избавляются. Но на самом деле они их только прячут. И пациентов ненавидят, и те от этой ненависти только больней делаются.
О. Матфей усмехнулся, делаясь серьезным.
– И каков же финал этих историй?
– Про психов я не знаю, неприятно все это знать, а у моего однокурсника все закончилось печально. Его покусала чихуахуа. Он оставил профессию и, говорят, спился.
– Постойте, но ведь это, кажется, очень маленькая собачка?
– Самая маленькая. И именно она за всех залеченных им собак и кошек отомстила.
О. Матфей задумался, глянул на тебя, усмехнулся вновь, поднялся со стула и, глядя на тебя сверху пристально и серьезно, спросил:
– Зачем вы все это мне рассказали? Что вы хотели этим сказать? Что профессия ничего не значит, знание ничего не решает? Но вы же сами с него начали, с того, что знаете, именно – знаете …
– Знал, – перебил ты его.
– А теперь нет? Бога – нет? – О. Матфей смотрел смущенно и насмешливо.
– Насчет Бога не уверен… А вот чёрт точно есть!
О. Матфей хохотнул, услышав это, отшатываясь, как тогда в лифте, когда ты сказал, что Бог есть.
– Но как же, вы говорили – совпадения, узелки, – напомнил он, смеясь.
– Вот, вот, – закивал ты, обрадованный подсказкой, – я тоже про них сейчас подумал… Это же очевидно – если Бог будет совпадения подстраивать и узелки вязать, у него ни на что другое времени просто не останется… Так что насчет Бога, не знаю, боюсь, все-таки нет. А вот чёрт есть точно. И это – вы!
– Я?!
– Вы, – убежденно проговорил ты.
– Я? Я – чёрт?! – О. Матфей захохотал, но как-то неестественно, ненатурально.
Кажется, он сам это слышал и понимал, но продолжал смеяться.
Ты смотрел на него, все больше утверждаясь в своем мнении…
– Ведь вы это свое длинное одеяние, как оно называется, сутана?
– Подрясник.
– Вы этот длинный подрясник надели, чтобы хвост не был виден, не так ли?
– Какой хвост? – растерялся о. Матфей. – Нет у меня никакого хвоста!
– Есть… Есть, есть! – Ты засмеялся. – Вы же сами говорили? И даже готовы были показать.
– Да мало ли что я говорил! Время было такое, постмодернизм во всем. Все стебались, и я стебался, – возмущенно возражал о. Матфей. – Нет у меня никакого хвоста! Может, показать? – Он даже боком повернулся, чтобы ты мог видеть заднюю часть его тела, где визуально ничего не обнаруживалось – зад как зад, однако ничто уже не могло разубедить тебя в том, что стоящий перед тобой человек – чёрт.
– А почему чёрт? – вдохновенно продолжал ты. – Потому что он любить не умеет и не хочет никого, кроме себя, любить. И никто ему, кроме себя, любимого, не нужен. Вы ведь в священники пошли, чтобы чёрта своего благодатью незаслуженной замазать, от сторонних глаз прикрыть, чтобы все на него смотрели и говорили: «Бог!» Священнику совесть не нужна, ее благодать заменяет, не так ли? Ему любить не надо, его самого все любят. Ничего не получится, ни черта у вас не получится, чёрт! Хоть с крестом, хоть без креста – чёртом останетесь!
Ты произносил, выкрикивал, швырял эти слова на ходу, на решительном ходу, сам того не замечая, но, увидев, что забыл свою книгу, вернулся, сунул ее под мышку и направился к двери.
Глянул на часы, но вспомнив, что они идут назад, в сердцах плюнул…
О. Матфей стоял неподвижно, сунув руки в карманы подрясника и наблюдая за тобой презрительно и озадаченно.
Ты решительно взялся за ручку двери.
Идущее назад время кончилось – продолжилось время, идущее вперед.
Ты сделал все, что должен был сделать в эти три дня и три ночи, всё – даже назвал чёрта чёртом, оставалось последнее и главное – вернуться, вернуться туда, откуда ушел, и сказать: «Я Золоторотов, я вернулся».
Дверь открылась на удивление легко – это была не сталь, а пластмасса, – но закрыть за собой не успел.
– Золоторотов? – раздался за спиной тихий голос.
Голос был знакомый, наивный, почти детский, ты слышал его из-за зеркального стекла охраны, но не видел его обладателя, и даже подумал, что никогда не увидишь. Как-то его звали, татарское какое-то имя…
Медленно повернув голову, ты увидел его.
Он был круглоголовый, добрый, смешной человек.