Свечка. Том 2

Сдержано-критически оценив твой внешний вид, особенно отсутствие ботинка, не ставшие новыми русскими бывшие советские предложили тебе сесть за стол, налили черного, как деготь, горячего чаю и намазали толстый ломоть нарезного батона черным, как деготь, вареньем.

Пока ты ел и пил, они молча и изучающе смотрели на тебя, а когда закончил, сидевший напротив небритый, как еж, грузин, взял твою руку, разглядел на запястье след, оставленный наручниками, и, качая головой, понимающе поцокал языком.

Остальные молчали, переглядываясь и усмехаясь.

Ты вскинулся, чтобы все объяснить, но, наткнувшись на общий проницательный и насмешливый взгляд, не стал этого делать.

Между тем похожий на ежа снял с своего запястья электронные часы на пластиковом ремешке и пристроил их на твою руку, прикрывая отпечаток «браслетов».

Ты хотел тут же снять, чтобы вернуть дорогой подарок, но тот крепко удержал твою руку и объяснил, улыбаясь:

– Ты чего, брат, они три копейки стоят, их на вес продают, как картошку… Носи на здоровье…

Все засмеялись, а сидящий рядом молдаванин с хохляцкими усами снял со своего запястья толстую золотую цепь.

«Да вы что?» – безмолвно отстранился ты, еще не до конца понимая правила здешней игры.

– Ты что думаешь, золотая? – засмеялся молдаванин. – Мне ее один цыган за пачку сигарет отдал.

– Сам-то кто! – засмеялся твой грузин (он, видимо, был очень смешливый) и гулко стукнул молдаванина кулаком по спине.

– Я не понимаю, – растерянно замотал ты головой, в самом деле ничего не понимая.

– А чего тут понимать, тут и понимать нечего: у тебя нет, у нас есть, нам что, жалко? – кто-то за спиной, и ты не нашел в себе сил повернуться и посмотреть благодарно.

– Сегодня – ты, завтра – мы, – кто-то, ты попытался найти его глазами, но не смог – что-то случилось с глазами, плохо вдруг стали видеть.

Вновь подключился твой грузин.

– Тут все приходят – «дай!». Начальство – дай, менты – дай, бандиты – дай, ты один ничего не просишь… Почему не дать? Не волнуйся, оденем, как куколку! – и вновь засмеялся – радостно и будто с какой-то тайной мыслью.

И тебя одели «как куколку»: на два размера больше, зато теплые и крепкие ботинки, плотные, немного великоватые штаны, куртку «варенку» с шалевым воротником из белого искусственного меха, а на шею намотали длинный спартаковский шарф. Им было ничего для тебя не жалко, тем более что и вправду это ничего им не стоило – одежда была свалена в углу кучей – копались в ней и выбирали, что подойдет.

Дело в том, что неделю назад из гаража выслали двенадцать человек якобы за неправильное оформление документов, а на самом деле за то, что те отказались платить непомерную для них дань новому начальнику в мэрии. Ночью ворвались омоновцы в масках и с автоматами, положили всех на пол, вызвали по списку двенадцать человек, посадили в автобус и увезли в аэропорт.

А вещи остались.

Тебе совсем не нравился твой новый прикид, но ты по этому поводу не протестовал и даже спросил нерешительно:

– А берета у вас нет?

Вопрос неожиданно возбудил твоих немногословных благодетелей.

– А ты что, омоновец?

– Или десантник? – засмеялись они.

– Да нет, – больше всех смутился ты, – просто…

– У него ботинки нет, а он беретку захотел, – шутливо махнул рукой твой грузин.

Беретки не оказалось, зато были две тюбетейки, киргизская войлочная шапка с национальным орнаментом и бескозырка с надписью «Беспокойный», и любой из этих головных уборов тебе были готовы отдать.

– Тогда ничего не надо, – извиняющимся тоном проговорил ты, с трудом привыкая к чужой одежде.

«Какие люди, какие хорошие прекрасные люди!» – смущенно и растерянно думал ты, но если и был прав, то лишь отчасти.

Люди были как люди, в целом не хуже и не лучше тех, что остались в общей, в самом деле им это ничего не стоило: ни прессованные часы, ни фальшивая голда, ни ненужное тряпье; ты был для них не целью, а средством – и не милосердия, как могло бы показаться, а – мести.

На твоих глазах и с твоим участием разыгрывался очередной маленький, но по-своему значительный акт великого противостояния русской власти и русского общества, и не имеет значения, что русским в том обществе был лишь ты. Все эти грузины, молдаване, украинцы говорили по-русски и по-русски думали – их объединяло то, что во все времена больше всех других скреп объединяет русских – ненависть к своей власти.

Никто не произносил это вслух, но все понимали – ты сбежал из тюрьмы, а тюрьма – это власть, подлая, неправедная, злая, и, помогая тебе, эти разные люди мстили ей за прожитую в бесправии советскую жизнь и за новую жизнь – тоже бесправную и к тому же нищую.

(Тогда, в девяносто восьмом, наша власть была крайне слаба, но исподволь уже начала возвращать свои похеренные впопыхах силенки, чтобы вновь крепко и привычно ухватить народ за горло и держать его в полупридушенном, полуобморочном состоянии…

Разумеется, ты не думал тогда об этом, это я теперь…)

«Какие люди, какие хорошие прекрасные люди!» – растроганно думал ты.

– Денег дать не можем, каждую копейку домой отправляем, – сказал при прощании тот, кто тебя сюда и привез. – Библию свою не забыл?