Свечка. Том 2

Так живо и замысловато протекал наш разговор за вечерним чаем с ароматнейшим вареньем из лесной земляники и вкуснейшими пирожками с черникой, которые, к моему удивлению, испекла эту несносная Кира.

– Но на что же вы здесь живете? – задал я вопрос, который заинтересовал меня сразу, как только я увидел Золоторотовых в» Маяке».

Я думал, что ответ вызовет затруднение, но Галина Глебовна отвечала открыто и охотно:

– Раньше мы сдавали в Москве квартиру. Я оставила Насте свою, а нам досталась родительская, трехкомнатная. Правда, недавно мы ее продали – деньги понадобились.

– Ага, понадобились, – вновь разрушая ее, подключилась к беседе Кира. – Бездельницам этим, старухам раздавать…

– Кира Константиновна, – одернула ее золоторотовская жена, но та словно этого ждала.

– Я Кира Константиновна, уже сорок семь лет Кира Константиновна, а вы дураки! И как были дураками, так ими и останетесь! Они, знаешь что? – Кира обращалась сейчас исключительно ко мне. – Знаешь что? Они им верят, старухам этим, бездельницам! Они им врут, а они верят!

– Верят? – я постарался сделать вид, что не поверил.

– Верят! Всем! Без разбору всем верят! Я их учу, учу: не верьте, людям верить нельзя, а они все равно… – Кира взмахнула от досады короткими крепкими ручками и хлопнула себя по бедрам, выступающим в обе стороны, как поклажа на ослиных боках.

– Ну вот что! – Галина Глебовна сделалась нешуточно сердитой. – Ну вот что, Кира Константиновна, детям пора спать.

– Детям пора спать, – расстроенно повторил слова матери Пашка.

– Детям пола… – Сашка положил голову на стол и прикрыл глаза.

– Пора спать, пора спать, – ворчала Кира, – никому моя правда не нужна, никто мою правду не любит.

У Киры было все свое, даже правда.

Мы с Галиной Глебовной переглянулись и чуть не рассмеялись. А дальше произошло нечто очень интересное: мать отвлеклась на детей, заговорив с ними о чем-то вполголоса, а скандальная нянька за ее спиной ткнула в ее сторону пальцем, потом тем же пальцем ткнула в свой живот, изобразила руками округлость и в конце показала ладонь с прижатым большим пальцем. Все это было исполнено так точно и так артистично, что я сразу понял: Галина Глебовна беременна, на четвертом месяце. Озорно подмигнув мне на прощание, Кира направилась в комнату.

Я взглянул на Галину Глебовну по-новому. Теперь мне стала ясна причина произошедших перемен в ее внешности, стало понятно, почему она покраснела при встрече.

Я смотрел на нее и думал – знает ли она о том постыдном, многократно повторенном в газетах облыжном обвинении, о том страшном испытании, что пережил ее муж, и не мог найти ответ. Без сомнения, знала, не могла не знать, но это ни в чем не проявлялось.

Как будто этого не было…

Впервые за столом сделалось тихо, все словно прислушались к тишине, и почти сразу до нашего слуха донесся цокающий звук мотоциклетного двигателя без глушителя.

– Пелдимпомпель! – первым успел прокричать Сашка.

– Пердимпомпель! – повторил Пашка, глянув на брата с досадой.

– Точно он, – подтвердила, выходя из комнаты Кира.

Мне было страшно интересно узнать – что же это за зверь такой, этот самый… но еще больше мне хотелось увидеть наконец после долгой разлуки героя моего ненаписанного романа и пожать ему руку – левую левой, и, не накинув даже куртку, без шапки, выскочил на улицу.

Задохнувшись густым до твердости морозным воздухом, я остановился, замер и так стоял не дыша, пораженный неожиданно открывшейся красотой.

На часах еще был вечер, но на улице стояла уже ночь с темно-фиолетовым небом, обсыпанным мохнатыми, как Милка, звездами, подсвеченная с краю сырной полуголовкой луны. Небесная твердь, как никогда, была прочна и незыблема – помимо невидимых потусторонних нитей, удерживающих ее над землей, существование которых не вызывало в тот момент сомнений, – как великаны атланты, снизу ее держали клубящиеся столбы плотного перпендикулярного дыма, являющие собой к тому же исполненную человеческую надежду на жизнь, если не вечную, то долгую, счастливую, уютную, пахнущую печкой, едой, теплой постелью…

Не столбы – столпы! Я поменял букву в слове уже без смущения. Какие там у них были? Геркулесовы? А у нас Золоторотовы!

И я увидел, наконец, что представляет из себя этот самый… Да, это был пердимпомпель, самый настоящий пердимпомпель, хотя, как я потом узнал, по-настоящему их называют дросселями и мастерят на продажу редкие городищенские умельцы.