Свечка. Том 2

– Не спасибо, а спаси, Господи! И не мне делаешь – Богу! – прорычал монах, и если бы на загривке у него была шерсть, то она наверняка бы поднялась.

Крест был неподъемно тяжелым.

– Из какого он дерева сделан? – растеряно, на подламывающихся ногах спросил Игорек и тут же получил ответ:

– Из железного!

Стоя под дождем на плацу, Игорек не представлял себе своей будущей жизни, более того – он ее не хотел.

Монахи были непонятны Игорьку издали, а вблизи еще и неприятны: толстяк все время бормотал что-то, а великан смотрел зверем. И тогда Игорьку пришла в голову светлая мысль, и он очень этой мысли обрадовался: забраться на крышу и вздернуться там у всех на виду, благо, прячась за пазухой, кусок шнура оставался на шее.

– Запомни Зуйков, если с тобой что случится, я не отвечаю, – напомнил Челубеев, все больше теряя лицо.

– Бог ответит, – успокоил его о. Мартирий.

– У-у-у-у, – протянул Челубеев пароходным гудочком и, как пароходик, поплыл в сторону.

А они остались втроем.

– Ему бы помощника-нат, один не справится-нат, – испугано глядя на о. Мартирия, проговорил о. Мардарий и, услышав впервые мардариевское «нат», Игорек подумал, что это какое-то короткое церковное ругательство, вроде тех, какие прибавляют зэки в разговоре чуть не к каждому слову.

Но великан словно не слышал, испытующе глядя на Игорька.

– За что сидишь?

– За разбой.

– Разбойник, значит? Это хорошо.

Монахи многозначительно переглянулись, и Игорек тогда не понял, почему разбойник – это хорошо.

– Крещен?

– Да. – Это была правда. Цыган Гришка крестил всех своих детей, а заодно и детей беспутной Зинки.

– Крест носишь? – монах спросил это, увидев край шнурка на Игорьковой шее.

Тот молчал. О. Мартирий протянул руку и вытянул на свет из-за пазухи метровый кусок шнура.

– Где же крест твой?

Большой монах не понял, и толстяк тоже, да откуда им было знать, что это удавка?

Игорек неопределенно пожал плечами, и вдруг ноги его окончательно подломились, и, не понимая почему и как, он оказался стоящим перед монахами на коленях.

Толстяк всхлипнул и стал торопливо креститься, а великан нахмурился.

– Перед Богом падать будешь. А сейчас вставай! – грозно приказал он, и Игорек послушно поднялся.

Монах-великан расстегнул верхнюю пуговицу на своем подряснике, снял с себя через голову большой медный крест на сером суровом гайтане, надел его на Игорька и с силой запихнул за ворот.

– Теперь точно не упадешь… Понесли… – Монах взялся за основание креста, Игорек за вершину, и они направились в сторону чайной.

Рядом, с мотком альпинистского шнура в руках, семенил сопя о. Мардарий.

– Запевай отец, не молчи, – обратился великан, и толстяк запел высоко и неожиданно красиво:

– Кресту-у Твое-му поклоняемся Влады-ы-ыко и Свято-ое Воскресение Твое Сла-а-авим!

Железо крыши было крашено суриком, грязным и шершавым, и, перебираясь по нему на четвереньках, а иногда и распластываясь, Игорек вспомнил свой ночной сон про червяка и понял, что не упадет. И даже когда его, стоящего на коньке, стал хлестать и толкать налетевший вдруг ветер, – не испугался, вытащил из приваренной на коньке трубы большую деревянную звезду и без раздумий бросил ее вниз. Косо спланировав, она беззвучно раскололась на асфальте.

Тысяча рож с разинутыми пастями стояли внизу и не замечали, что в них заливается дождевая вода.

Игорек засмеялся незнакомым смехом.

Своим основанием крест встал в трубе на удивление плотно, как будто строители солдатской чайной предвидели такой поворот событий.

Челубеев опомнился поздно, когда крест уже воцарился над «Ветерком», он замахал руками, закричал что-то командирам отрядов, и нестройными колоннами, с повернутыми назад головами зэки отправились в столовую…

…Вспоминая этот, без сомнения, главный день в своей жизни, всю его последующую жизнь перевернувший, Игорек не заметил, что стоит у пустой беленой кирпичной стены своего храма, а увидев ее и осознав, что это стена, опустился на колени.

Нередко после воскресной службы, проводив монахов в обратный путь, община собиралась в трапезной за вкусным чайком с халвой и вела неспешные и сладкие разговоры о Боге, о том, кто как Его видит. Кто видел Бога во сне, кто отраженно, в каких-то намеках – в природе, детях, матери, но все так или иначе видели. Игорек в тех разговорах не участвовал, а когда спрашивали – отмалчивался. Он не видел Бога не только во сне, но и в своих бесчисленных наркотических галлюцинациях не встречал ни разу, что же касается природы, то Игорек ее не замечал, детей презирал, мать ненавидел.

Но при этом имел свое представление о Боге, и представление то было конкретным и твердым.

Стена.

Которую не пробить, не обойти по периметру в поисках прохода, тем более что никакого прохода нет, и не только перелезть через нее невозможно, но и подойти близко нельзя, хотя никакой смертельно предупреждающей надписи, как у них в зоне, на этот счет нет.

Не написано, а нельзя.