Сверхновая американская фантастика, 1994 № 01

— А все потому, что Кибо не слушает, когда Вамбу говорит ей, как варить помбе. Наверное, мне все же следует отослать ее. — Он посмотрел на Кибо, прошедшую мимо с вязанкой хвороста на гибкой, сильной спине. — Но она так молода и красива. — Внезапно взгляд его обратился к деревне. — Ага! Старый Сибоки наконец-то умер.

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

Он указал на поднимающийся к небу столб дыма.

— Вон жгут его хижину.

Я проследил за его взглядом.

— Это не хижина Сибоки. Его двор западнее.

— Кто же еще из стариков мог умереть в нашей деревне? — вопросил Коиннаги.

И внезапно меня осенило: умерла Камари. Я поверил в это безоговорочно, как и в то, что Нгайи восседает на золотом троне на вершине священной горы.

И быстрым шагом направился я к бома Нджоро. Когда я пришел, мать Камари, ее сестра и бабушка уже пели погребальную песнь. По их щекам катились слезы.

— Что случилось? — спросил я у Нджоро.

— Почему ты спрашиваешь, когда ты сам погубил ее? — с горечью ответил тот.

— Я ее не губил.

— Разве этим утром ты не грозил наложить на нее заклятье? — не унимался Нджоро. — Вот ты его и наложил, и теперь она мертва, а у меня осталась только одна дочь, за которую я могу получить выкуп. И хижину Камари мне пришлось сжечь.

— Кончай долдонить о выкупах и хижинах и скажи, что случилось, иначе ты узнаешь, что такое проклятие мундумугу!

— Она повесилась в хижине на полосе буйволиной кожи.

На дворе Нджоро появились пять соседских женщин и присоединились к погребальной песне.

— Она повесилась в своей хижине? — повторил я.

Нджоро кивнул.

— Она могла бы повеситься на дереве, чтобы не осквернять хижину. Тогда я мог бы и не сжигать ее.

— Помолчи! — рявкнул я, стараясь понять, почему все так вышло.

— Она была хорошей дочерью. — Нджоро не желал молчать, — Почему ты проклял ее, Кориба?

— Я ее не проклинал, — ответил я, но не было у меня уверенности в том, что это правда. — Я лишь хотел ее спасти.

— Так кто же оказался сильнее тебя? — в испуге спросил Нджоро.

— Она нарушила закон Нгайи.

— И Нгайи покарал ее! — Нджоро схватился за голову. — На кого из членов моей семьи падет Его следующий удар?

— Вы все в безопасности. Закон нарушила одна Камари.

— Я бедняк, — смиренно молвил Нджоро, — а теперь стал еще беднее. Сколько я должен заплатить тебе, чтобы ты уговорил Нгайи простить и принять душу Камари?

— Я попрошу Его вне зависимости от того, заплатишь ты мне или нет.

— Так ты не будешь брать с меня платы?

— Не буду.

— Благодарю тебя, Кориба! — просиял Нджоро.

Я стоял и смотрел на пылающую хижину, отгоняя от себя мысли о девочке, чье тело превращалось сейчас в пепел.

— Кориба? — прервал молчание Нджоро.

— Что еще? — раздраженно вырвалось у меня.

— Мы не знаем, что делать с полосой буйволиной кожи, ибо на ней какие-то знаки, и мы боялись сжечь ее. Теперь я знаю, что оставлены они Нгайи, а не тобой, и не смею даже прикоснуться к ней. Ты не заберешь эту полоску с собой?

— Какие знаки? О чем ты говоришь?

Он взял меня за руку, и вдвоем мы обогнули пылающую хижину. На земле, шагах в десяти от входа, лежала полоска буйволиной кожи, на которой повесилась Камари. На ней я увидел те же странные символы, что светились на экране компьютера три дня тому назад.

Я наклонился, поднял полоску, повернулся к Нджоро.

— Если на твою землю действительно наложено заклятье, я унесу его с собой, взяв оставленные Нгайи знаки.

— Спасибо тебе, Кориба. — В голосе Нджоро слышалось безмерное облегчение.

— Я должен помолиться Нгайи. — Я резко повернулся и зашагал к своей хижине.

Поднявшись на холм, я вошел в хижину.

— Компьютер, начать работу, — скомандовал я.

— К работе готов.

Я поднес полосу буйволиной кожи к сканнеру.

— Ты узнаешь язык?

Линзы блеснули.

— Да, Кориба. Это язык Камари.

— Что здесь написано?

— Строфа стихотворения:

«Как губит клетка птиц, я поняла,Коснувшись неба кончиком крыла»[24].

Ближе к вечеру вся деревня собралась на дворе Нджоро, женщины пели погребальную песню целую ночь и день напролет, но скоро о Камари забыли, потому что жизнь продолжалась, а она была всего лишь маленькой девочкой из племени кикуйу.

Я же с тех пор, натыкаясь на птиц со сломанным крылом, все пытаюсь их вылечить. Но они всегда умирают, и я хороню их рядом с пепелищем, на котором когда-то стояла хижина Камари.

В такие дни, закапывая птиц в землю, я вспоминаю об этой девочке, сожалея о том, что я не простой крестьянин, пасущий скот и выращивающий урожай, а мундумугу, которому приходится нести груз последствий принятых им мудрых решений.