Свержение ига

   — Мне не верите, князя Верейского поспрошайте, доводил ли он сию грамоту до Ивана и как она у меня оказалась. И заодно узнайте про его договор с Менгли-Гиреем, где ваши земли на разграбление поганым отдаются.

Лукомский вбивал свою ложь крепкими гвоздями, они были на виду, их можно потрогать. Дело с Серпуховом и Тарусой ещё не забылось; грамота, которую тайно отправили в Москву, — вот она; о договоре с крымским царём тоже наслышаны. И пусть не вяжется одно с другим, пусть прямо не разрешаются возникающие сомнения, Лукомский знал, что рано или поздно чувства возобладают над разумом, и продолжал вбивать всё новые гвозди.

   — Позор Москве! — первым откликнулся Новосильский.

   — Измена! — закричал белёвский князь, за которым знавали слабость везде видеть измену, а вслед за ним содрогнулась вся трапезная:

   — Позор! Долой Ивана! Покарать злодея! Отберём неправедно взятое: и Тарусу, и Серпухов!

   — Братья, братья! А как же агарянского царя побеждение? — Воротынский с болью смотрел на внезапную перемену в настроении верховских князей. — Враг Божий мутит ваше разумение...

Но его никто не слушал.

Глава 11

ОЖИДАНИЕ И ТРЕВОГИ

Слышу — кони храпят,

Слышу — запах

Горячих коней.

Слышу давние песни

Вовек неутраченных Дней.

В.А. Луговской. Костры

В конце мая ордынский отряд отошёл от Оки. Его появление явилось лишь проверкой готовности русских сил и самообладания их руководителей. Сама же Орда ещё только собиралась в свой поход. Великий князь вернул войско с рубежа и созвал Большой совет, дабы обсудить план грядущей войны. Когда теперь двинется Ахмат? Куда направит свой главный удар? Где следует держать русские рати? От правильного ответа на такие вопросы зависели исход войны и судьба молодого русского государства. Члены Большого совета после долгого обсуждения решили так.

Иван Молодой и Андрей Меньшой должны были прикрыть приокский берег от Коломны до Калуги. Им выделялся пушечный наряд для установки на наиболее опасных перелазах через Оку. Рать во главе с Михаилом Холмским, младшим братом известного в прошлом воеводы, и Иосифом Дорогобужским посылалась для защиты левого берега Угры и западных рубежей. Сюда же предполагалось направить войска, обещанные Михаилом Тверским. Эти рати выдвигались ранее всех. За ними с главными силами последует сам великий князь. Он должен будет направиться в Коломну, чтобы преградить Ахмату прямой путь к Москве. Москвичей, составляющих основу главных сил, поддержат владимирцы, суздальцы и рязанцы. Третья волна — ополченцы и верховые воинства (так назывались посланцы северных городов) будут копиться в Москве и использоваться по обстоятельствам: либо для её защиты, если Ахмату удастся просочиться через передовые рати, либо для прикрытия наиболее опасных участков. Все они отдавались под власть Патрикеева.

Эта канва тщательно расшивалась разноцветными нитями. Из низовых воинств формировалась судовая рать для действия в тылу Большой Орды. Конечной целью для неё ставилось разграбление Сарая — угрозу, которая в прошлый раз слишком обеспокоила Ахмата, теперь предстояло осуществить на деле. Возглавляли судовую рать страдающий от неизбывной ненависти Нурдавлет, Городецкий и звенигородский князь Василий Ноздреватый. Псковичам и Оболенскому предписывалось сдерживание ливонцев. Последний должен был также сторожить великокняжеских братьев под Великими Луками. Теперь в переговоры с ними вступали более значимые лица: мать инокиня Марфа, дядя Михаил Верейский и митрополит Геронтий. Москве и примыкающим к ней с юга городам надлежало твердиться и готовиться к возможной осаде. Все оружейники, независимо от истинного хозяина, должны были работать от темна до темна, к каждому приставлялся особый слуга для освобождения от житейских тягот.

Не счислить всего, о чём распорядился на этом совете великий князь. Советники уходили утомлённые, но довольные. Более всего заданий выпало на долю оружничего, и Василий был в растерянности. Матвей, навестивший по возвращении в Москву старого приятеля, удивился происшедшей в нём перемене. Он попытался осторожными расспросами выяснить причину. Василий хмуро отмалчивался, наконец не выдержал, рванул ворот душившей рубахи:

— Что ты травишь мою душу?