Свержение ига

План Ивана Молодого рассчитывался именно на такой удар, ибо, по его мнению, присутствие в Орде самого Ахмата исключало возможность разрозненных действий. Иван настаивал на создании сильной обороны в наиболее опасном месте и прикрытии остальных участков заставами с конными разъездами. План этот выглядел более рискованным, ибо место главного удара, буде такой случится, никто не знал наверняка. Противщики указывали, по крайней мере, на полтора десятка бродов и перелазов, которые могли бы использовать ордынцы для переправы, но молодой государь отметал их один за другим:

— Мы не за шашками, а броды — не клетки на тавлее[68]

, у каждого своя особь. Тот узок, там сход не годится, этот выводит в речную петлю. Если по-разумному рассудить, то никуда далее устья Угры Ахмат не пойдёт: здесь берега низкие, имеются подходы для многотысячной конницы и даже есть старинный перелаз, через какой большие табуны с Дикого поля на московские торги гонят. Здесь и надобно главный заслон ставить.

Нет, не соглашались воеводы с молодым государем, пуще заспорили и вошли в такой раж, что по своей воле уже ни за что бы из него не вышли. Тогда Иван крикнул на них молодым баском: конец-де спорам, будет теперь моя воля — и стал приказывать, кому где встать и в какую сторону глядеть. Утишились воеводы — против государевой воли не пойдёшь, один лишь Андрей остался непреклонен и объявил, что доложит о своём несогласии Ивану Васильевичу.

Узнав о своеволии сына, тот не на шутку огневался. Первой его мыслью было отменить сделанные распоряжения, но удержался: противоречивые указания, сбивающие с толку воевод, бывают по своим последствиям хуже ошибочных решений: те хоть исправить можно, зато начавшаяся однажды бестолковость в дальнейшем только усугубляется. Подумалось: «Что-то не по летам самостоятельным и дерзким стал сын. Тут десять раз прикинешь, пока решение объявишь, а этот сразу на весь мир кукарекает. Не согнать ли с воеводства?» Снова остерёгся: последнее это дело коня перед боем менять.

Чтобы создать всё-таки линию сплошной обороны, не прибегая к помощи резерва, можно было бы переместить ниже по Угре рати Холмского, стоящие напротив Опакова городища и предназначенные для отражения литовского нападения. Здесь, однако, имелся свой риск. У врага сейчас две вооружённые руки: в одной грозный меч — это ордынцы, в другой засапожник — это литовцы. Не такой длинный засапожник, а всё требует, чтобы на него поглядывать. Отвернёшься, он у тебя в боку, и длины его будет довольно... Иван Васильевич отвергал, но тем не менее опять и опять возвращался к этому решению. У литовцев сейчас на рубеже немного войска, там стоит присланный из-под Витебска отряд польских рыцарей, который, как утверждают проведчики, должен дополниться ратями верховских и стародубских князей. Первых поляки, пожалуй, не дождутся, а вот вторые могут подойти, если, конечно, им что-нибудь не помешает. Если же помешает, рискнут ли поляки действовать в одиночку? Вряд ли, во всяком случае для их остережения вполне достаточно крепкой заставы с усиленным пушечным нарядом, и тогда рать Холмского можно будет растянуть на всю середину Угры.

Вот ведь сколько сразу свалилось забот из-за дерзостного своевольника.

Наконец государь принял решение, полетели во все стороны его гонцы, а в Москву с приказом о немедленной отправке под Опаков усиленного пушечного наряда поспешил томившийся без дела Матвей.

   — Ты вроде бы не рад своих дружков повидать? — спросил у него великий князь перед отправкой.

   — Ныне всяк из нас рад, когда навстречу ордынцу посылается, — ответил Матвей, — да и не хочет князь Василий со мной водиться. Сдаётся, что нахитрил он со своей княгиней в верховском деле...

Матвей обрадовался возможности поделиться своими сомнениями, но великий князь слушать не стал. Не пришёл ещё час, посчитал он, раскрывать истинную роль верховских, потому оборвал:

   — Нахитрил — ответит, а ты времени не теряй. Разобъясни князю всё, как есть, пусть поспешит с отправкой наряда под Опаков, зане там немного наших остаётся. И если уж так невтерпёж самому, можешь ехать с теми пушкарями на рубеж.