Свержение ига

   — Ты получишь всё, что нужно. Хованский обеспечит тебе путь следования, обговоришь с ним подробности. Что ещё? — спросил великий князь, заметив, как замялся Латиф.

   — Я говорил уже, что оставил часть своих людей в Алексине, некоторых мне будет не хватать. У нас говорят: сильный борец должен иметь крепкую спину.

   — Я дам тебе храбрых воинов и, если желаешь, пошлю вдогон тех, кто тебе необходим.

   — Отпиши в крепость, царевич, — протянул Хованский лист бумаги, — мы пошлём быстрых гонцов, и на рассвете твои люди уже отправятся в путь.

Латиф написал несколько слов и приложил свою печатку.

   — Пока за твоей спиной московский государь, она будет крепкой, — напутствовал его великий князь. — Крепи лучше свои руки, Латиф: золотоордынский трон — нелёгкая ноша...

Небольшой городок не мог вместить всех ратников, и они заполнили серпуховские окрестности. Ночью весь берег Оки был расцвечен кострами. Сидели ополченцы с недальних мест, одетые кто во что горазд, и разный служивый люд из Переяславля и Суздаля, Владимира и Ростова, Юрьева и Дмитрова, Радонежа и Звенигорода — из всех славных восточных и северных русских городов. Говорили о первых нынешних победах над басурманами и вспоминали победы давних лет. Горели нетерпением скорее встретиться с врагом, ругали за медлительность воевод. Для многих пошёл уже третий месяц походной жизни, а в ратном деле им быть ещё не довелось. Особенно досадовали ополченцы, не привыкшие к безделью в страдную пору. Земля, будто стремясь восполнить прошлогодний недород, разродилась невиданным урожаем: никли тяжёлые колосья, налитые спелым зерном, у деревьев ломались ветви от обильных плодов, но рабочие мужицкие руки были заняты рогатинами и топорами. Русский человек особой почтительностью к властям никогда не отличался, а в бездельном ожидании язык развязывался даже у самых робких. Доставалось всем: начинали, как водится, с кашеваров, а кончали князьями.

Теми самыми князьями, за которыми они завтра без раздумий пойдут в битву, а случится, и закроют их своей грудью от вражеской стрелы. Сейчас же и у костров, и в сараях, и в избах похвальных речей звучало немного.

Просторная изба серпуховских богомазов была на эту ночь отдана великокняжеским писцам. Здесь писались созывные грамоты и ложились на бумагу указания государя, с тем чтобы сразу же полететь с быстрыми гонцами в разные края московской земли. Уж давно стемнело, и многие улеглись спать, утомлённые хлопотной службой. За широким столом трудились лишь двое, составлявшие по приказу Патрикеева ратную хартию для великого князя. Было тихо, негромко всхрапывали спящие, да ворочался на печи один из богомазов, оставленный в избе по причине своей ветхости и хворобы. Он несколько раз пытался начать разговор, но писцы работали молча. Наконец старик не выдержал, сполз с печи и, подошедши к столу, стал смотреть на работу.

   — Чудеса, — покачал он головой, — земля наша бескрайняя, а на одном листке уместилась.

   — Ступай, ступай себе, — важно сказал молодой писец, — нам посторонний глаз не нужон.

   — Оставь, Митрий, — отозвался другой, постарше, — он, поди, и не видит ничаво.

   — Во и неправый ты, милок! — обрадовался старик тому, что на него обратили внимание. — Глаза у меня ещё вострые, у рук трус большой — это вот да, раньше-то такая твердь в руке была, что все прориси иконные только я и делал, теперь же трясутся, окаянные, а глаз ещё вострый...

   — Ну и что же ты видишь своим вострым глазом? — перебил Митрий говорливого старика.

   — Крючки зрю, цифири, буквицы разны, а вот души не вижу...

   — Чего-о? — протянул писец и хохотнул: — Это тебе не икона, а хартия ратная, ей не душа, а верность нужна! Понял?

   — Ну не скажи, — заспорил старик, — в кажном деле душа мастера пребывать должна: и в святом лике, и в малой одёжной складке.

   — Это в иконе, а в хартии как душу показать?

   — Цветом, цветом, милок, в ём вся душа. Красный цвет — горячий, быстрый, синий — холодный, льдистый, зелёный — спокойный, глазолюбный, ну а чёрный, известно, — печальный, злобный. И в совокуплении много иных цветов получить можно: соедини, скажем, зелёный с красным, получишь охряной — золотистый, радостный...

   — Погодь балаболить! — оборвал старика писец. — Зачем это для нашего хартийного дела?