Свержение ига

   — Как зачем? — всплеснул руками старик. — Кто у вас под Рославлем прописан? Князь Данила Холмский! Почему чёрным? Он красным должон писаться! Под Калугой сам Патрикей Иван — большой хитрован, в ём все цвета перемешаны, — его белым нужно метить. А под Алексином князь Юрий Васильич, надёжа наша: князь Юрья исправит землю от ворья. Его б золотом прописать, да болезнь чёрная беднягу точит, а чернь с охрой коричноту даст. Рядом с им Челяднин, в двух ликах един: Пётр вперёд идёт, Фёдорыч назад тянет, а сам Пётр Фёдорыч ни с места, энтого синим малюйте. Тута, у нас в Серпухове, Андрей, горячий князёк: девок наших в малинниках щупает, а сам себе на уме, для него красный цвет с синим мешать надо, как раз малиновый и выйдет. В Кашире — вальяжный боярин Фёдор Акинфов, энтот весь в прозелени должон быть. В Коломне — князь Оболенский-Стрига, дед его своих дружинников самолично под горшок стриг, а внучек головы врагам стрижёт, его б я поохрил кругом. Татарских же князей чёрными оставьте, они хоша на службе у великого князя состоят, но веры моей им нету. Теперя поняли, что может цвет наделать? А то ещё слыхал я про благовонные краски: кажная свою воню навроде цветка имеет. Ежели и это присовокупить...

   — Ну будя, заговорил вконец! — не выдержал старший. — Ступай себе на печь и мешай нам цвета со своими вонями, а нам дело кончать надоть.

Старик отошёл, обиженный. Он взгромоздился на свою лежанку, и вскоре дремота одолела его. Снилась ему приокская земля, покрытая июньским разноцветьем, цветы благоухали, говорили неясными голосами и водили хороводы. Когда он очнулся, лучины уже догорели. Пол и стены избы были исчерчены лунными полосами. Слабый мерцающий свет выделял из мрака тела спавших. Старик напрягся зрением, разыскивая своих знакомцев, но не нашёл и собирался было досматривать свой диковинный сон, как вдруг ему почудился слабый, приглушённый стон. Он прислушался — стон шёл откуда-то из-под стола, — спустился с печи и стал осторожно шарить руками. Под столом лежал и стонал связанный человек! Старик начал тормошить его и попытался ослабить путы, но это оказалось непосильным для слабых, трясущихся рук. Убедившись в тщетности своих попыток, он разбудил спавших. Засветился огонь, из-под стола извлекли двух связанных писцов, с кляпами во рту. Первым очухался Митрий, он растерянно захлопал белёсыми ресницами и наконец медленно заговорил:

   — Мы хартию великому князю работали... вдруг со двери ветром дыхнуло... глядь — а тама басурмане... Я на ноги, тута меня по черепку как жахнули... боле и не упомню...

   — А хартия где? — спросил старик богомаз.

   — Тута лежала, — показал Митрий на чистый стол.

Поиски оказались напрасными, карта бесследно исчезла.

Когда Патрикееву донесли о пропаже ратной хартии, он не на шутку испугался: случалось, что за такое дело главный воевода строго наказывался. Он распорядился немедленно поднять всех на ноги и начать поиски. Русский стан озарился огнями. Разбуженный начатой суматохой, великий князь послал за Патрикеевым.

   — Беда, государь! — испуганно доложил тот. — Пропала хартия, которую я по твоему слову в перебел отдал. Писцы показывают на татарских лазутчиков, поиски начаты, но...

   — Хорошо же ты службу наладил, воевода, — сдвинул брови великий князь, — ещё хорошо, что самого вместях с этой хартией не стащили! Всех виновных — в колодки и на судную площадь! А тебя судить погожу до времени... Поднимай людей, пойдём великим торопом к Рославлю, вот там я на тебя и посмотрю...

Алексинская крепость и её ближние окрестности были окутаны едким дымом. Огонь медленно крался по земле и, как огромный сытый зверь, лениво обнюхивал и лизал лежащие на пути человеческие тела, приступный примёт, оружие, башни и крепостные стены. Всё это искрилось и чадило, лишь кое-где вспыхивали костры: загоралось одинокое дерево или брошенное бревно. Защитники обмывали и перевязывали раны, убирали убитых, делили скудный ратный припас. Из края в край крепости бодро и неутомимо вышагивал слепой старец вместе с приставленным к нему могучим воином.

   — Мужайтесь, люди, а не ужасайтесь, видя такой свой изрон! — призывал он. — У басурман похабных и того более: где бывают рати великие, там ложатся трупы многие. И от наших рук малых срамота и укоризна им ещё большие будут. Ныне их рати в полях у нас ревут и славятся, а завтра будут у них вместо игор горести лютые и плачи многие. Пусть топере отягчали мы от тяжких ран, но мы люди Божьи, надёжа у нас вся на Бога, и Матерь Божью Богородицу, и на иных угодников, и на государя нашего, и на товарищей своих, что нас выручат. А придётся смерть принять до времени, так умрём не в ямах, а на стенах, чтоб учинилась нам по смерти слава вечная от государя московского и всех христиан православных!..