Свет в ночи

В отличие от Ставрогина, в котором все, когда-то жи­вое, давно омертвело, душа Раскольникова не перестала быть ареной борьбы Бога и диавола. Стоило Раскольникову от­правиться на «пробу», как в тайниках его духа, еще не окон­чательно зараженных грехом, зарождается его провиден­циальная встреча с Мармеладовым. Гордыня не уживается со смирением, но внутреннее «я» Раскольникова еще тоскует по утраченному, еще хочет снова найти себя. По Достоев­скому, Провидение всегда отвечает на желание человека спастись, как бы ни было оно беспомощно и слабо. Небо ниспосылает нам помощь через своих посредников — людей, наделенных даром смирения, и мы встречаемся с ними, бла­годаря взаимодействию нашей внутренней воли с волей Божественной. Возможности спастись дается грешнику во встрече с его антиподом по духу.

Углюбляясь в творчество Достоевского, прикасаешься к первоистокам существования, ощущаешь реальность пер- вожизни, присутствуешь при зачатии, назревании и рожде­нии из какой-то первичной домирной утробы того, что все мы называем земными событиями, встречами, происшест­виями. Уходя после пробы от ростовщицы, Раскольников «не мог выразить ни словами, ни восклицаниями своего волнения. Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мучить его сердце еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выразилось, что он не знал, куда деться от тоски своей».

Что это? И откуда взялось такое отвращение? Достоев­ский многократно творчески настаивал на одном из глу­бочайших своих положений: умом недосягаемая, предель­ная глубина человеческого духа непричастна преступлению.

Сущное ядро человека ■— образ Божий в нем — отталкивает зло, неизменно отвращается от него. Грех пребывает лишь на периферии души, и чем сильнее проявляется отвращение к нему нашего духовного ядра, тем ближе подходим мы к возможности спасительной встречи с проводником Небесной Воли, с представителем Христа, с людьми, познавшими бла­годать смирения. Именно из чувства нестерпимой тоски и бесконечного отвращения, охвативших Раскольникова, рождается его встреча с Мармеладовым. «Он шел по тро­туару, как пьяный, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей улице. Оглядевшись, он заметил, что стоит подле распивочной, в которую вход был с тротуара по лестнице вниз, в подвальный этаж».

Недоступная рассудку внутренняя воля, как бы самим крайне напряженным чувством тоски и отвращения, привела его к этой распивочной. Достоевский обычно скуп на опи­сание наружных деталей; зато когда он задерживается на них, хотя бы на мгновение, они всегда открывают нам нечто чрезвычайно значительное и уж никак не внешнее. Следует даже сказать, что ничего внешнего у Достоевского не име­ется, и всё, что по первому взгляду кажется таковым, есть на самом деле инобытие духовных сущностей, их симво­лика, их отражение вовне. Вещи суть вехи, расставленные на жизненных путях и указующие нам направления, избран­ные нашей внутренней волей. Лестница, ведущая вниз, в подвальное помещение распивочной, показывала Расколь­никову, что ему предстоит сейчас спуститься в самого себя, сойти вглубь своей несчастной, грехом изъязвленной со­вести, и встретить своего невольного изобличителя и воз­можного спасителя. Но почему провиденциальная встреча Раскольникова с Мармеладовым должна была осуществиться именно в распивочной? Основной порок смирившегося в своей порочности Мармеладова — пьянство. Для кабацкого завсегдатая кабак — его второй дом, его греховная оболочка, вторая кожа, прилипшая к нему. Пьянство приводит Мар- меладова к мерзости запустения, к проживанию вместе с семьей в проходной комнате, лишь отражающей его душев­ное запустение, духовный сквозняк, предвестник ледяного инфернального ветра. Душа Раскольникова противопостав­лена этому холоду, она зажжена грехом, ей грозит пламя ада. Существования Раскольникова и Мармеладова пересе­каются, как черта вертикальная с чертой горизонтальной. Гордыня самоутвердила Раскольникова. Чувство и сознание своего бессилия перед властью порока ведут Мармеладова к смирению.

Раскольников сошел вниз. Тут Достоевский, с явным желанием подчеркнуть многозначительность слагающихся обстоятельств, замечает от себя, что никогда до сих пор Раскольников не входил в распивочные. Итак, не привычка привела его сюда, не то, что принято называть на обще­принятом языке «подсознанием», но первородная внерас- судочная воля, все еще ищущая, несмотря на преступные замыслы, духовной помощи. Его сердце искало опоры в том, кто благодаря своей порочности смирился перед Бо­гом.