Светочи Чехии

(Иезекииль, 37)

„Пророк, восстань! Пусть все живет,

Пусть очи видят, сердце бьется,

Пусть жизнью жизни дух дохнет

И над пустыней пронесется”…

Н. Соколов.

Глава 1

Первое время замужества для Ружены промелькнуло, как в тумане, среди празднеств, даваемых в честь новобрачных, и среди политических волнений, охвативших население Праги.

Вопрос о голосах в университете сделался жгучим и достиг своей кульминационной точки при избрании ректора и декана факультета искусств. Со свойственным немцам упорством, дерзко поддерживали они старый порядок; чехи воспротивились неправому голосованию и восторжествовали.

Выборы были отменены, а Бальтенгаген, равно, как и Варентраппе, сохраняли пока свое бывшее положение лишь фактически.[44]

Дело не дошло до рукопашного боя, только в виду строгого наказа Вацлава: но отношения между враждующими сторонами были крайне натянуты.

Среди тех, кто с особым болезненным чувством следил за ходом этой борьбы, была Марга. Несмотря на все старания, ей не удалось повидаться с матерью, до такой степени профессор строго следил за своей невесткой; однако, при посредстве их старой, преданной служанки, Марга все-таки получила от нее послание, в котором Луиза Гюбнер, посылая свое благословение дочери, оповещала, что у них все уже готово к отъезду, хотя она еще не знает, куда именно они отправятся по выезде из Праги.

Марга очень подружилась с Руженой и делилась с нею своей печалью, по поводу предстоящей разлуки с матерью, может быть, навсегда, разлуки без прощания.

Буря, давно уже чувствовавшаяся в воздухе, разразилась 7 мая 1409 г.

Чтобы положить конец университетскому беспорядку, Вацлав собственною властью назначил ректором своего секретаря Зденка Лобоуна, а деканом Симона Тишпова, и поручил Николаю Лобковицу привести в исполнение свое повеление.[45]

Лобковиц, большой друг Вальдштейна, ужиная у них в тот же день, вечером, весело рассказывал результаты возложенного на него поручения.

— По приказанию короля, я созвал мистров всех четырех народностей в Каролине, и затем явился сам, в сопровождении советников Старого места (города); а чтобы держать буянов в порядке, взял с собой значительный отряд стражи. Когда я предложил немцам подчиниться воле государя, они отказались наотрез: какова же была их ярость, когда я, в ответ на это, отобрал у Бальтенгагена ректорскую печать и матрикулы университета, ключи от казны и библиотеки, а обязанности ректора и декана возложил на Зденка Симона. Я думал, что они тут же передохнут со злости; но немцы ведь толстокожи и ограничились лишь тем, что удалились с криками, проклятьями и ругательствами, — со смехом закончил Лобковиц.

— Любопытно, что они теперь станут делать. Противиться долее немцы не могут, а я не верю, чтобы они сдержали клятву, и ушли из города, — заметил старый Вальдштейн.

Что решение немцев было серьезно, доказал уже следующий день. Во всем городе они с лихорадочной поспешностью стали готовиться к уходу.

Марга не отходила от окна у Змирзликов, с тоской следя за укладкой, которая шла во дворе ее дяди, под наблюдением самого Гюбнера.

На телеги наваливали тюки и ящики, уносили проданную мебель, и звонкий, пронзительный голос профессора был слышен даже на улице. Злость, написанная на его тощем, пожелтевшем лице, приводила в трепет бедную Маргу, даже на таком значительном расстоянии.

На третий день, с зарей, на улицах Праги царили необычайные шум и движение. Можно было подумать, что население оставляет город.

С мрачным, озабоченным видом уезжали немецкие профессора и студенты, кто верхом, кто в экипажах; а кто просто шел пешком, за ними следом тянулись длинные вереницы ремесленников с женами и детьми, рассаженными на телегах и фургонах с поклажей. Это был настоящий «исход» более 5,000 лиц (некоторые хроники утверждают, что 20,000) покинули в этот день Прагу).[46]

Пораженная толпа молча взирала на уходящих; до этой минуты никто, в сущности, не верил в действительность немецкой угрозы. Боязнь за неизбежные денежные потери отравляла многим сладость победы, но надо отдать должную справедливость чехам, что они мужественно перенесли временные неудобства положения, считая национальный интерес наивысшим благом.

При первых же университетских выборах, по уходе немцев, Гус был избран ректором.

Казалось, что после столь великой победы, должен был бы водвориться мир; но борьба лишь переместилась на почву богословскую и возгорелась с прежним ожесточением.

Из зала университета спор сторонников Виклефа и реформы с партией церковной иерархии и папского абсолютизма, был вынесен в народ и поделил все население на два враждебных лагеря. Во дворце и в замках папства, равно, как в лавках и мастерских, в разговорах на улицах и проповедях, всюду обсуждались книги Виклефа и настоятельность преобразований церкви, в которой скандал достиг уже наивысшего предела — избранием в Пизе третьего папы, Александра V.