Светочи Чехии

— От меня, бедное дитя мое, тебе нечего скрываться, — приветливо сказал он, — В моих глазах, как и в глазах всякого справедливого, честного человека, ты всегда будешь невинной жертвой гнусного злодейства. Но как бы ни была тяжка твоя доля, разве ты можешь хоть на минуту подумать, что Бог забыл тебя и покинул? Он испытывает тебя, и ты должна верить, что все ниспосылаемое Им — на благо; ты должна склониться под Его рукой, а не богохульствовать и не искать успокоение в самоубийстве. Он, всемогущий, направляющий судьбы человеческие, один знает причину всех причин и осудил уже твоего палача, позвав его перед лицо Свое.

Анна мгновенно выпрямилась.

— Он умер?

— Да, как я слышал.

— Ах! Зачем он умер? Кто посмел убить его раньше, чем я собственными руками не задушила его и не упилась страданиями его агонии?

С крепко стиснутыми руками, налитыми кровью глазами, с дикой усмешкой, открывавшей ее белые зубы, Анна поистине была ужасна.

Гус сжал ей руку и повелительно взглянул в лихорадочно горевшие глаза больной.

„Мне отмщение и Аз воздам”, — сказал Господь, и суд Его страшнее суда человеческого. Христос простил врагам и молился за палачей своих; как же осмелишься ты теперь, с сердцем, полным ненависти и жажды мести, пасть ниц перед крестом Господним и молить Его о милосердии, — строго сказал Гус.

Анна вздрогнула и, точно сломленная припадком ярости, бессильно упала на подушки.

Гус встал на колени у изголовья и положил руку ей на пылавший лоб. Устремив взгляд на висевшее в простенке распятие, он стал горячо молиться и из его руки истекала словно целительная сила: возбуждение больной мало-помалу стихало и лишь горькие слезы тихо катились по бледным щекам Анны.

Наконец, слезы иссякли и она впала в глубокий сон.

Убедившись, что бедняжка заснула, Гус встал и, еще раз мысленно помолившись, тихо вышел.

В соседней комнате его поджидала Марга.

— Ну, что? — с беспокойством спросила она.

— Спит и, я надеюсь, проснется более спокойной и покорной. Скажите ей, что завтра, после обедни, я зайду ее навестить.

Он направлялся к выходу, когда его догнал юный паж и попросил пожаловать в покои молодого графа.

Когда вошел Гус, Вок с нахмуренным видом шагал в волнении по комнате, а граф Гинек, тоже с озабоченным лицом, сидел у окна. Он припомнил в эту минуту то мимолетное подозрение, которое шевельнулось в нем при вести о неожиданной смерти двоюродного брата, но сам он сознавал, что невиновен ни в каком соучастии в преступлении, если таковое действительно и совершилось.

— Я хотел спросить у вас совета, мистр Ян, в одном очень трудном деле, — сказал Вок, пожимая ему руку.

— Догадываюсь, о чем идет речь! Пани Ружена рассказала мне дьявольскую выдумку Бранкассиса, которая совсем смутила ее.

— Но ведь надобно ж выяснить это дело! Что рассказал ей этот мерзавец? — вмешался граф Гинек.

Гус подробно изложил все, что слышал от Ружены.

— Если хотите послушать моего совета, — добавил он, — допросите Матиаса. Я думаю, что он может дать вам кое-какие указания.

— Я сейчас же велю его позвать. Самое ужасное — это то, что Эвзапия действительно была моей возлюбленной, тогда как все остальное — наглая ложь! И надо же было, чтобы Бранкассис издох в самую нужную минуту и не мог распутать собственную паутину…

Вок однако ошибался и Бранкассис не умер. Разумеется, богатырская рука Броды положила бы его на месте, если бы дальновидный итальянец не носил под платьем тонкой кольчуги. Да и то нанесенный удар был настолько силен, что хотя острие и сломалось, но все-же кинжал глубоко врезал в тело стальные кольца. Боль была страшная и Бранкассис временно потерял сознание, почему Брода и счел его мертвым.

В архиепископстве побоялись однако держать его и тотчас же перенесли в Страховский монастырь, где он и пришел, наконец, в себя, а настоятель, снисходя к любовным похождениям кардинала, окружил своего знатного больного всевозможной заботливостью. Бонавентура же действительно умер и был тайком зарыт.

Когда пришел Матиас и граф приказал ему сказать без утайки все, что ему известно по поводу смерти его пана, старик видимо испугался и в замешательстве молчал, пока оба графа не убедили его, насколько им необходимо добиться истины. Тогда он изложил все, что знал, и высказал подозрение в отравлении барона Светомира за ужином, который ему подавала неизвестная служанка гостиницы.

— Прежняя вдруг заболела, а трактирщик говорил, что новую рекомендовал ему какой-то священник в Пльзене. Она и служила-то всего какую-нибудь неделю, а потом ушла и пропала без вести.

— Преступная рука, как будто, и найдена, остается узнать, кто направил ее, — заметил Гус.

— Есть у меня на этот счет предположеньице… — сказал Матиас и замялся.

— Да говори же, говори, — как один, вскричали оба графа.