Светские преступления

Меня неизменно интриговала история о том, как ловкая мошенница разыскала проститутку, поразительно похожую на Марию Антуанетту, и с ее помощью разжилась через одного из самых могущественных людей Франции ожерельем стоимостью в четыре миллиона. Такое можно прочесть разве что в романе, и тем не менее это исторический факт. Рассматривая превосходную копию злополучного колье, я снова вспоминала, как обнищавшая аристократка по имени Жанна де ла Мотт-Валуа убедила кардинала Роанского, что Мария Антуанетта просит приобрести для нее бриллиантовое колье, но только в тайне, чтобы опять не поднялся крик насчет ее мотовства. Переодев проститутку по кличке мадам Олива в королевские одежды, она свела ее с кардиналом в садах Версаля тихой лунной ночью. У Роанского, слывшего льстецом, не возникло и тени сомнения, что перед ним сама королева. Он упал к ее ногам и поклялся всем святым, что добудет ожерелье. Свое слово он сдержал. Ожерелье было передано Жанне де ла Мотт-Валуа предположительно для королевы. Мошенница целый год прожила в роскоши, понемногу извлекая и продавая бриллианты, пока афера не была разоблачена.

Король Людовик XVI совершил серьезную ошибку, обвинив во всем кардинала. Суд над Роанским изобличил целый двор как шайку бесхарактерных, безмозглых марионеток. К тому же цель не была достигнута: вопреки свидетельству обвиняемого вся Франция упорно считала королеву главной виновницей, а никак не жертвой чужих махинаций. Оправдательный приговор Роанскому окончательно подорвал популярность королевы и существенно ослабил монархию.

— А что стало с проституткой, так убедительно сыгравшей Марию Антуанетту? — поинтересовалась Эжени.

— С мадам Оливой? Ее отпустили восвояси. Зато де ла Мотт обзавелась буквой V на каждом плече (от слова voleuse

[1], которым клеймили мошенниц) и провела остаток жизни там, куда я с радостью отправила бы Монику, — в тюрьме.

— Надо же, а королева, которая была вообще ни при чем, в конце концов рассталась с головой!

— По-моему, это очень перекликается с историей моей жизни. — Я сняла ожерелье и положила его в футляр.

— То есть Моника — твоя личная Жанна де ла Мотт? — хмыкнула Эжени.

— Не совсем так. Де ла Мотт получила по заслугам, — возразила я и с треском захлопнула футляр.

Прошло еще несколько дней. Около двух часов пополудни, вернувшись из Лувра под моросящим дождем, я нашла у себя на постели конверт. На нем не было даже адреса Эжени, не говоря уже об обратном, — ничего, кроме строчки «Для миссис Джо Слейтер», отпечатанной посредине заглавными буквами. Я была уверена, что в конверте лежит счет из магазинчика за углом, где в тот же день утром я купила для клиента пару расшитых гарусом подушек. Однако внутри оказались позаимствованная Бернаром фотография и сложенный вдвое лист. Я с нетерпением развернула его.

«Дорогая Джо!

Твой друг умер от инфаркта 27 августа 1989 года, в возрасте 68 лет. Подозрение насчет передозировки лекарства не было доказано. Обвинение не предъявлялось. Вдова отказалась от всех прав на имущество — случай необычный. Надеюсь, это тебе поможет.

Je t'embrace (обнимаю), Б.».

Итак, три убийства, включая Люциуса, прошли для Моники безнаказанно. Никто так ничего и не заподозрил.

Перед возвращением в Америку я решила еще раз наведаться к Аннемари де Пасси. Не для того, чтобы поделиться с ней своим открытием — ради Бернара приходилось оставить его при себе, и не дай Бог хоть одной живой душе заподозрить, как я получила эту информацию. Я намеревалась воспользоваться ее предложением порыться в вещах Мишеля и, если хозяйка не будет против, просмотреть каждый клочок бумаги в коробках, что громоздились в гостиной чуть не до потолка. Если письмо Люциуса к Монике сохранилось, ему не ускользнуть от моего внимания. Мне хотелось не просто прочесть его, а проанализировать, исследовать, изучить как важную улику, которая, быть может, прольет свет на то, как богатые мужчины попадают на крючок к таким авантюристкам. Я неумолимо погружалась в омут маниакальной зависимости от Моники и мечтала докопаться до глубин души — не Люциуса, о нет! — до глубин черной души моей бывшей лучшей подруги.

Я взяла такси и скоро стояла перед уже знакомым жалким строением, которое могло похвастаться разве что ветхим домофоном. Аннемари сонно осведомилась, кто это, но впустила меня. У меня не возникло желания вторично воспользоваться узким гробом медлительного лифта. Я поднялась на нужный этаж пешком и дважды позвонила, потом для верности постучала бронзовым молоточком. Аннемари открыла не сразу и показалась мне такой вялой, словно я разбудила ее. Она была в цветастом халате и шлепанцах. У меня возникло щемящее подозрение, что гостей здесь вообще не бывает и что, кроме хозяйки и ее кошек, только я переступала в последние годы порог этой квартиры. Я извинилась за вторжение, но Аннемари не возражала. Как раз наоборот.