Святая Грусть

Ты опять за свое? Доедала, надоедала. Заладил. Где это видано, чтобы человек в порося превращался?

В любом кабаке это видно, – осторожно подсказал Ларион. – Как нажрётся человек, так свиньёй становится. Неужели не видели?

Мне надо бочку выпить, чтобы охмелеть.

Да я не про вас говорю.

Подожди. Дай подумать.

Ларион что-то ещё хотел сказать, однако не решился, глядя в раскалённый глаз охранника. Наверно, где-то в сердце, в глубине души старого воина горела мысль – огнём зрачок палила…

Беззвучно, незаметно шли настенные часы – циферблат вращался кругом стрелки. На часах мерцало медное изображение слона с человеком, сидящим на спине животного. Слон представился вдруг поросёнком, огромным боровом. А человек – рогатое отродье сатаны… Сбрасывая оцепенение, Охран Охранович тряхнул головой – усы по плечам «расплескались».

Откуда поросёнок здесь? – ворчал он, снова рассматривая следы на паркете. – Ослы… послы заморские – это понятно. Ходят все время, копыто протягивают, милостыню выпрашивают. Царь добрый, никому не откажет. Вот что плохо, сынок. Сильно добрые мы!

А разве это плохо – добрым быть?

Хорошо. Но до поры до времени. Вот, например, костерок. Сидишь, греисся, варишь похлебку. Хорошо? Конечно, хорошо. А потом из этого костра – пожар! Плохо? Плохо. Вот так и с добром, когда его шибко много в душе. Дурохамцы уже теперь смеются, пользуясь нашей добротою, а что будет дальше? Сядут на шею, кучу на голову навалят. Ты пока что молодой, зелёный, а созреешь – поймешь, какая пагуба скрывается в очень добром человеке, очень доверчивом… Ладно, Ларя, мы про это посудачим в другое время. Некогда. Поросёнок по Дворцу на двух ногах гуляет. И вот что характерно – следы на потолке. Кошмар. У меня даже усы дыбом становятся!

Ларион принюхивался. Запах сальных свечей что-то напомнил ему.

Сегодня ночью поросёнка жарили к царскому столу. Государь сказал, дескать, хватит лебедей стрелять. Вот Поварешкин и взялся…

А ты откуда знаешь?

– Слышал, когда резали. Мимо проходил.

«Тигровый глаз» охранника озарился озорными искрами.

– Зарезали, значит, зажарили, а он поднялся и убежал с золотого подноса. Прямо из-под носа. Так?

Ларион усмехнулся. Почесал за ухом. Медальку на груди поправил. Медалька эта с виду – грош цена ей, кто не понимает, сколько надо смелости в душе иметь, чтобы заработать подобную награду.

Молодой гренадёр все больше и больше нравился начальнику дворцовой охраны. Симпатяга, скромница. И вообще…

– Ну, хорошо, пойдём, поищем твоего Доедалу. Покурить бы! Ох, глотка чешется, как покурить охота!

Ларион достал кисет, потянул за цветные тесемки.

Угощаю! – простодушно объявил, протягивая табак.

Сдурел? Ты что?! – Охран Охранович усами дернул, оглядывая богатые стены и потолки.

А-а… Забыл, язви их! Тут же нельзя! – Парень торопливо задёрнул кисет. – Из окошка ветром донесло, я подумал, мы уже на улице.

Короткая улыбка тронула усы начальника. Он загляделся в голубые чистые глаза гренадёра.

В голове у тебя ветер!

Так точно, ваше бродие…

Да какое там «бродие-благородие». Охрой зови, я не гордый. Очень ты мне сына моего напомнил.

А где он служит?

Служит – не тужит! – Подбородок охранника, порубленный вражеской саблей, закаменел в напряжении. Белые шрамы перекосились, подрагивая. – Остался в бою. В прошлом годе посекли дурохамцы… В темноте нагрянули и порубили сонных. Вояки чёртовы. Сноровкой да силой не смогли совладать, дождались, когда уснут. Часовых порезали и войско.

Ларион как будто свою вину почувствовал. Понурил голову. Молчал. Глаза «ковыряли» паркет, выискивая малые щербинки, черточки, оставленные каблуками царя или гостей. Нога Лариона, обутая в сафьяновый чехол, нервно елозила по сверкающим плашкам.

За окошком птица весёлым клювиком расщелкнула синюю тишь. Настенные часы ударили в глубине дворца, голубеющего рассветным сумраком – эхо по углам рассыпалось.

Минутная слабость прошла. Охран Охранович встряхнулся. «Тигровый глаз» опять заполыхал по-молодецки.

– Поплыли дальше, Ларя. А то скоро царь подымется, печать потребует.

Гренадёр насторожился, поднимая палец и поднося к губам. Ноготь был подстрижен до помидорной мякоти – кинжалом срезал по неосторожности.

– Кажется, кто-то идёт?! – прошептал он, глядя в сторону дальних дверей, мерцающих золотыми кругляшками ручек. – Может, за шторку спрячемся? Вдруг это поросёнок на двух ногах.

«Тигровый глаз» похолодел. Седые брови насуровились над переносицей. Приподнимая гренадёра за грудки, Охран Охранович встряхнул его, опаляя сердитым дыханием:

– Никогда за шторками не прятался! Никогда! Ни от кого! Ни разу! Хотя на меня посылали железные колесницы, запряженные боевыми зверюгами!

2

Скрипнули две половинки двери – развели дубовыми крылами. На пороге возник шеф-повар. Пухленький, широкоплечий. Голова почти без шеи: мясистые уши на плечах восседают.

Лицо Поварешкина – благодушное, сытое – всегда было похоже на красно-пропечённый круглый каравай. (Неспроста называли его Сыто Поварешкин).