Святитель Григорий Богослов

Не столько для себя просил он облегчения от страданий, сколько для других, чтобы не соблазнились ими малодушные: «Я сетую; болезнь обдержит мои члены… Впрочем, не столько сетую по причине болезни: она и для духовной моей части служит некоторым очищением, а в очищении всякий имеет нужду, как бы ни был он крепок; потому что самые сии узы собирают смертным какую-то черноту. Но гораздо более в скорбях моих озабочивают меня малодушные; боюсь, чтобы кто-нибудь из них не преткнулся, видя мои бедствия»[416].

Но чаще великий страдалец молил Бога снять с него тяжкое бремя жизни и взять его к Себе: «…я утружден жизнью; едва перевожу дыхание на земле, уязвляемый множеством бедствий от врагов и от друзей, что и огорчает меня чрезмерно. Потому плачу и припадаю к Твоим коленам. Подай мертвецу Твоему кончину жизни, подай утружденному отдохновение и возведи меня к легчайшей жизни, для которой терплю скорби и перенес тысячи горестей; восхитив в ангельские лики, приблизь путника к небесному чертогу, где слава Единого великого Бога, сияющего в трех Светах»[417].

Молитва великого страдальца была услышана. В 389 году, 25 января, почил от трудов своих многострадальный труженик, с беззаветным самоотвержением трудившийся в великом, прекрасном и цветущем Божием винограднике с раннего утра и до позднего вечера.

П. Борисовский

Догматические основы христианской морали по творениям святого Григория Богослова[418]

Существующие у нас исследования христианского нравоучения, несмотря на обилие в них подразделов, все-таки, к сожалению, не отличаются надлежащей полнотой содержания, более или менее всесторонним обследованием области христианской этики. Если касаются, с излишней иногда подробностью, отдельных, частных вопросов этики, то не всегда ставят и разрешают вопросы самые существенные и основные, которые служили бы связующим центром всех отдельных радиусов христианского нравоучения. От этого оно представляется в очень бледном свете, без надлежащего единства, в форме частных этических положений, не освещенных какой-либо высшей идеей, которая отражалась бы в них, как луч солнца в струях потока. Много трактуют, например, о свободе воли и вменении, о добродетели и грехе, о множестве обязанностей — личных и общественных — и о прочих частных предметах морали, но мало говорят о христианской жизни вообще, то есть о ее основаниях, внутреннем существе и завершительной цели. Почти во всех исследованиях нравоучения после обычного введения идет речь о нравственном законе, хотя по самому существу дела требовалось бы дать прежде всего общий очерк христианской морали, уяснить ее тип, определить ее основные принципы или так называемые предположения (постулаты), дабы сразу ясно было, в чем существенное, специфическое отличие ее от всех других этических систем. В большинстве исследований не дается, например, этического понятия о личном Божестве, не говорится об отношении идеи Триединого Бога к содержанию нравственности[419]

. Почти не разъясняется связь христианской нравственности с идеей спасения во Христе, а также с этическим принципом общего мироустройства. Недостаточно говорится о Царстве Божием как общей области нравственно-благодатной жизни и как предмете нравственных христианских стремлений каждого лица[420]. Мало речи о конце истории, о назначении человека и необходимом завершении всего нравственного миропорядка. А все эти идеи составляют, как очевидно, самое существо христианской нравственности, жизненный нерв ее. Без этих идей система христианской морали является организмом без оживляющего духа, строительным материалом, хотя и лежащим в порядке и должной группировке, но не приведенным в цельное, прочное и стройное здание. Здесь более — внешняя оболочка, но мало внутреннего проникновения[421].