Святой Грааль. Во власти священной тайны

Вольфрам творил в свете активного интереса к тем научным знаниям и учениям, которые начали распространяться в XII в. из Испании. Это учение позволило вернуть на Запад достижения мыслителей и философов Древней Греции, а также открыло доступ к плодам трудов самих арабских ученых. В этой области образы Флегетаниса, мудреца-язычника, и Киота, его христианского истолкователя, имели немало прямых и косвенных параллелей, но для того, чтобы обоснованно приписать интерес к подобной проблематике Вольфраму, а не некоему неизвестному источнику, мы вынуждены не поверить заявлению самого Вольфрама о том, что он — человек не слишком образованный. Есть немало оснований полагать, что это заявление — один из примеров иронических розыгрышей Вольфрама, ибо он, несомненно, обладал познаниями в астрономии и свойствах драгоценных камней, а также не боялся заглядывать в самые темные уголки богословия[214]

. Но сам Грааль не восходит к этим познаниям и не отражает какую-либо сокровенную традицию в некромантии. Вольфрам использует свои познания в области арканов (Таро), чтобы придать Граалю большую таинственность, не раскрывая при этом его сущности. Более того, сама идея о «die verholnen таете umben gral»,

то есть «тайных историях о Граале» представляется еще одним примером того, как Вольфрам заимствует фразу или идею из своего очередного источника, в данном случае — фразу Робера де Борона «ligrant secre escrit qu’en numme le Grad»,

to есть «великие записанные тайны Грааля», и использует алхимию своего воображения для превращения (трансмутации) ее в нечто совершенно иное, для чего эта исходная фраза — всего лишь отправная точка.

Как и во всем, что касается этого необыкновенного писателя, аргументация о происхождении и смысле его текста продолжает вызывать споры; здесь не место для рассмотрения комплексной аргументации по этому вопросу, но необходимо иметь в виду, что мы имеем дело с выдающимся интеллектом и воображением, человеком весьма начитанным, но крайне эклектичным. Здесь имеет смысл вернуться к описанию Вольфрама у Готфрида Страсбургского, который называл его «приятелем зайца». Подобно тому как заяц, за которым гонятся охотники, описывает круги и петли в отличие от лисицы или оленя, которые, спасаясь от преследования, бегут по прямой, Вольфрам тоже избегает прямолинейности, и поэтому логика его мыслей часто оказывается совершенно неожиданной. Он заимствует какое-нибудь имя из более ранней поэмы и слегка видоизменяет его, или же, напротив, производит радикальные изменения: так Бланшефлер превращается у него в Кондвирамур, «приносящую любовь» (conduire amors),

а Гордый Король Опустошенной земли, Orgueilleus de la Lande, трансформируется в прямо противоположном направлении: гордость превращается в имя собственное — Орилус. Присущая Вольфраму игра в имена не раз становилась объектом изучения. Проблема заключается в том, что мы не можем понять, в какой мере эти изменения связаны с устным, фонетическим недопониманием, или зрительным ошибочным чтением, или же изощренной фантазией. По сравнению с другими поэтами его творение насыщено множеством имен, общее число которых в «Парцифале» и «Титуреле» насчитывает свыше шестисот. Имена — это явное средство расширения его поэтического лексикона, еще более подчеркивающие такие качества, как богатство и таинственность, характерные черты его стиля. Вольфрам обожает длинные перечни имен, появляющиеся, например, когда Парцифаль и Фейрефиз описывают свои подвиги, перечисляя при этом своих сторонников Артуру, когда Фейрефиз впервые появляется при дворе Артура или же в описании экзотических камней, украшающих ложе болезни Амфортаса. Первый и последний списки занимают ровно одну строфу в тридцать строк каждый, словно это подчеркивает их особую важность для поэмы. Такие перечни не являются чем-то новым в эпической поэзии; их диапазон весьма широк — от перечисления названий кораблей в «Илиаде» Гомера до современника Вольфрама, Гартмана фон Ауэ, который в своей поэме «Эрек» приводит перечень имен рыцарей короля Артура. При этом имена, указанные в перечне Гартмана, хорошо известны по другим текстам, тогда как перечисления имен у Вольфрама — его собственное изобретение.