Святой Грааль. Во власти священной тайны

Это — далеко не воинствующее христианство в романе «Перлесво», силой обращающее в свою веру, а деликатное изложение богословских тем, имеющее ключевое значение для христианского вероучения. Хотя сама мысль о том, что запутанные богословские диспуты могли послужить источником вдохновения для вполне светской литературы, представляется нам странной и нелепой, нам для начала необходимо рассмотреть границы между мирянами и клириками, сложившиеся в конце XII в. Многие видные фигуры светской администрации были членами различных религиозных орденов, и, хотя власть оставалась в руках крупнейших и могущественных феодальных властителей, в эпоху быстрого распространения образованности им необходимы были грамотные секретари-помощники. Кстати сказать, слово «клерк» происходит от латинского «клирик» и имеет общий корень со словом «клир», то есть духовенство, люди Церкви. Так, знаменитый Томас Бекет[167]

, любитель роскоши и удовольствий, стоявший во главе светской администрации Генриха И и впоследствии ставший аскетом и архиепископом Кентерберийским, представляет собой один из наиболее ярких примеров различий между обоими мирами. Такие люди чувствовали себя как дома и в том, и в другом «мире». Не будучи знатоками богословских тонкостей, они придерживались широких религиозных взглядов, что делало их восприимчивыми к новым идеям и побуждало вступать в спор с Церковью. В этом смысле не имеет особого значения, как звучал титул Робера де Борона: по-светски — «мессир» или по-церковному — «мэтр». Эти люди легко переходили из одного мира в другой, подобно тому как повести и истории о Граале трансформировались из романов в богословские трактаты, а у читателей не возникло чувства противоречивости.

Грааль и ересь

Доказать силу и действенность евхаристии означало поднять знамя борьбы с ересями; в этой связи повести о Граале можно прочесть как своего рода призыв к оружию, обращенный к рыцарству Европы, — призыв сплотиться против сил, угрожающих единству Церкви. Филипп Фландрский прославился своими преследованиями еретиков, и произведения Кретьена можно читать как своего рода roman-a-clef

(роман-ключ), в центре которого находились кампании Филиппа против ересей[168]

. Однако было бы преувеличением называть Персеваля образцовым средневековым христианином, борцом с ересью катаров и защитником веры: то, что нам известно из «Повести о Граале», представляет собой описание эволюции героя от почти агностического состояния духа до доблестного рыцаря — убежденного христианина, обыкновенного верующего, но не изувера-фанатика. Кстати, говоря о ереси, надо отметить важную деталь романов о Граале: все они являются своего рода квинтэссенцией ортодоксальности в отношении изложения христианской веры. Робера де Борона принято изображать вольнодумцем, симпатизировавшим еретикам, однако описание Св. Троицы в его романах и его взгляды на брак — который, кстати сказать, катары решительно отвергали — находятся в полном соответствии с учением Церкви.

Романы о Граале не заключают в себе никакой тайны: напротив, они раскрывают и выражают воззрения той эпохи. Философы и богословы дебатировали вопрос о природе евхаристии по тем же самым мотивам, по которым были написаны и эти романы. Начиная с X в. в обществе проявлялся все более заметный интерес к евхаристии. В IX в. церковный собор, собравшийся в Челси, признал физические элементы евхаристии, в частности — гостию, своего рода неосвященной реликвией, к которой следует относиться как к прочим святыням и которую не возбраняется полагать в фундамент вновь возводимых церквей или в основание алтаря[169]. Богословские дебаты о реальности присутствия Христа в Св. Дарах не только коренным образом изменили эти взгляды, но и сместили главный акцент литургии с воспоминания о Христе и святых к восприятию Христа как главной действующей силы в повседневной жизни каждого члена Церкви. В этом смысле евхаристия являла собой Самого Христа; этим и объясняется настойчивое желание всех собравшихся в храме видеть гостию, когда она только что освящена. По словам одного исследователя, к XIII в. евхаристия стала пользоваться всеобщим почитанием в качестве уникального, единственного в своем роде таинства.