Из сказанного ясно, что корень возражений, против которых написан трактат к Феопомпу, лежал в учении, отрицавшем участие Божества в жизни людей: совершенное и блаженнейшее существо пребывает в своих обителях, замкнуто в себе самом, созерцает самого себя, ко всему относится с презрением, покой предпочитает попечению обо всем и в себе самом находит удовлетворение; если бы оно проявляло заботу о людях и оказывало им помощь, милосердие и благоволение, то оно подверглось бы страданиям и, следовательно, лишилось бы блаженства. С этой точки зрения пришествие Бога на смерть, о чем учат христиане, недостойно Бога и было бы крайним унижением для Него, — эта проповедь, которой могут следовать только дети и безрассудные, представляет собою вздорную басню, достойную смеха. При таких условиях если бы Бог пришел на смерть и претерпел то, что связано с смертью, с его стороны это был бы обман. Очевидно, что таких воззрений нельзя искать в христианских кругах, — бесспорно, они принадлежат последователям языческой философской школы, именно эпикурейской. Кто был Феопомп, которого Григорий называет возлюбленным, мудрым, способным рассуждать непредубежденно и трезво, мы не знаем; но если он держался таких взглядов, как указано, — а это не подлежит сомнению, — то он не был христианином: он был языческим ученым, с которым Григорий неоднократно встречался и беседовал, о чем достаточно говорит то обстоятельство, что Григорий знает о воззрениях Феопомпа больше, чем сколько он высказал в своих вопросах, послуживших поводом для рассуждений Григория. Соответственно с этим построяются и доказательства Григория: в трактате только последние строки носят специально христианский характер, — все остальное произведение представляет чисто философские рассуждения, без применения доказательств из Свящ. Писания; напротив того, многочисленные примеры заимствованы из греческой истории и философии. Поставивши своей задачей обратить Феопомпа к здравому учению истины, автор, очевидно, применяется к точке зрения своего собеседника и приводит только такие доказательства, которые могут быть убедительными и для него. Самая постановка рассуждения приспособлена именно к языческому источнику возражений: Григорий все время говорит только о божественной природе вообще, о божественной сущности, и доказывает, что Бог имеет возможность страдать, только Он не страдает от страданий, не поражается ими, — Ему можно приписать passio, но не его последствия — dolor. Если в конце произведения Григорий говорит о пришествии Иисуса, Который, оставаясь тем, чем был, Своим бесстрастием рассеял страдания и смертных обратил в бессмертных, то эти строки представляют простое утверждение без всякого раскрытия и обоснования и заключают в себе тот факт, который имели в виду оба собеседника в течение всей беседы и который вообще являлся „безумием“с точки зрения образованных язычников. Таким образом, предметом рассуждения в трактате служит самый основной вопрос: возможно ли пришествие Бога на землю для спасения людей, при чем даже не затрагивается способ этого пришествия. Поэтому рассматриваемое произведение должно признать апологией христианства, предназначенной для защиты существенного христианского догмата пред образованными язычниками. Эта апология и по постановке вопроса, и по его разработке коренным образом отличается от апологий II века и отмечает значительный прогресс в этой области, не имея для себя параллелей в II веке [443]
.С другой стороны, трактат к Феопомпу был бы непонятным по своей запоздалости литературным явлением и с 20–х годов IV века, когда внимание христианского мира постепенно было захвачено арианством и борьбою с ним, а также разрешением вопросов, возникших в связи с этим догматическим движением; почему в христианской литературе этого времени для него также не оказывается параллелей и аналогий.